Банда 2
Шрифт:
— Подсудимый! Встаньте! Я прошу вас встать!
Анцыферов поднялся, по на судью не смотрел, его взгляд был устремлен за окно, на волю, которая судя по всему, отдалялась от него с каждой минутой.
— Hу? Встал... И что?
— Нукать будете в конюшне, если вам доверят этот ответственный участок. Опять делаю вам замечание. Ваши реплики оскорбительны для суда. Мы здесь говорим только о деле. Чувства, настроения, .обиды — это все для дома, для семьи. Вы со мной согласны?
— Согласен, — кивнул Анцыферов, стоя навытяжку перед оплывшей женщиной
— Можете сесть.
Анцыферов покорно сел.
— Впрочем, нет... Прошу прощения, — судья улыбнулась. — Встаньте снова. Вот так. Вам предоставляется слово. Вы можете сказать нечто опровергающее то, что изложено в документах?
— Нет.
— Я имею в виду заявление господина Халандовского, заключение экспертов, следственные протоколы, которые, кстати, вами же и подписаны".. Так что? Говорите, подсудимый! Внимательно вас слушаем.
— Это все провокации.
— Опять за свое... Жаль. Вы отказываетесь помогать суду в установлении истины. Если вам больше нечего сказать... Можете присесть... Пока.
Анцыферов продолжал стоять, не зная, как дальше себя вести. Несмотря на откровенно вульгарный тон судьи, а он прекрасно видел се невысокий уровень, ей удалось сбить его с толку. Анцыферов окинул взглядом присутствующих, набрал воздуха, решившись, наконец, сказать нечто внятное и убедительное, но, стоявший рядом солдат, с силой нажав езду на плечо, снова усадил на скамью подсудимых.
— Садись! — сказал он с непонятным раздражением.
— Я протестую! — вскрикнул, как от боли, Анцыферов.
— Сколько угодно, — судья захлопнула дело и, взяв тонкую папочку под мышку, вышла из зала в свою комнатку. Вслед за ней потянулись и народные заседатели — две женщины, такие же как судья толстые, с такими же тонкими накрашенными губами и непроницаемо-скорбными лицами.
— Суд удаляется на совещание, — сказала секретарша, собирая свои рассыпающиеся листочки. — Просьба не расходиться.
Судья с народными заседателями появилась через полчаса и зачитала приговор — десять лет в колонии общего режима.
— Сколько? — вскрикнул Анцыферов, как подстреленный.
— Сколько надо. Согласно статье. В особо крупных размерах, — и она улыбнулась, обнажив мелкие красноватые зубы. И снова покинула возвышение. Вслед за ней ушли и заседательницы, так за весь процесс не проронив ни единого слова.
Анцыферов вскочил, пытался что-то сказать, но солдат снова усадил его на скамью. Он хотел было обратиться к Халандовскому, но тот, пряча глаза, прошмыгнул мимо, как нашкодивший кот.
— Пошли, — солдат тронул Анцыферова за плечо. — Теперь и тебе пора.
— Куда?
— Ну ты даешь! — усмехнулся солдат. — Руки за спину, вот так... И вперед.
Анцыферов оглянулся на пустой зал, скользнул взглядом по судейскому столу и шагнул к двери.
Нужно было обладать безрассудством Пафнутьева или пугливостью Невродова, чтобы пойти на эту авантюру. Какой бы приговор не вынесла судья, все знали, что отсидит Анцыферов какую-то его малую часть. И самое
Пафнутьев заметил — Невродов встречает его неизменно настороженно, каждый раз ожидая какой-то Новой опасности. И даже успешное завершение операции против Анцыферова не успокоило его, скорее наоборот — еще больше обеспокоило, поскольку Пафнутьев останавливаться на достигнутом не собирался. Но тот несмотря ни па что, был благодарен областному прокурору за то, что тот не отказывал и помощи, соглашался и выслушать его, и проникнуться его новыми затеями. Это уже было немало, требовать большего даже и неприлично.
Пока Пафнутьев с наигранным оживлением пересекал кабинет, Невродов с усилием поднялся, протянул руку и даже просипел что-то приветственное.
— Рад видеть, Валерий Александрович! — воскликнул Пафнутьев.
— Да ладно тебе, — ответил Невродов и, шевельнув рукой в воздухе, показал на стул. — Садись.
— Премного благодарен! — отчеканил Пафнутьев.
— Когда ты, входишь вот такой... Оживленный да радостный, я начинаю бояться, — улыбнулся Невродов. — Не забываешь ты меня, не забываешь, — произнес он не то с укором, не то с благодарностью.
— На всю жизнь мы теперь повязаны, Валерий Александрович.
— Не говори так... Не все слова можно прокурору произносить. У нас своеобразное восприятие действительности.. И никакие слова не могут для нас звучать шутливо.
— Виноват, — охотно повинился Пафнутьев. — Исправлюсь.
— Вот смотрю я на тебя, Павел Николаевич, и думаю... Что тебя на этот раз привело... Анцыферова с Божьей помощью упрятали лет на десять...
— Неужели отсидит?
— Конечно, нет. Годик помается, ну может, два... Никак не больше. Выпустят. Учтут хорошее поведение, прошлые заслуги, друзья помогут, деньги помогут, я помогу...
— Не понял? — вскинулся Пафнутьев.
— Да у тебя, — Невродов досадливо отвернулся. — Все ты понял. Напишу представление о снижении меры наказания... Назвать причины? Не буду. Мое представление будет рассмотрено и удовлетворено. Приедет Анцыферов и первым делом ко мне явится, с благодарностью. И я не считаю, Павел Николаевич, что в моем поведении будет что-то предосудительное... Нет. Искренне все это проделаю. Ведь, честно говоря, десять лет для него многовато... Десять лет никто не выдерживает. Устранили опасность, и ладно... Излишняя жестокость ни к чему... А?