Банда 6
Шрифт:
— Да? — удивился Пафнутьев. — Где же?
— Вот здесь, — и Халандовский ткнул толстым своим, мохнатым указательным пальцем в пол. — Здесь! — повторил он. — С кем лучше общаться? Со мной! — и его указательный палец с той же непоколебимой уверенностью ткнулся в грудь, куда более мохнатую, нежели палец.
— С чего начинать, Аркаша?
— Начало уже было. И середина позади. С ярмарки едем. А с ярмарки люди едут куда веселее — товар продан, денег полная сума, лошади бегут налегке, впереди родные избы! Так не открыть ли
— Это вопрос или предложение? — спросил Пафнутьев, все еще подавленный увиденным на экране.
— Ха! — воскликнул Халандовский и громко хлопнул в ладоши. Хлопок получился неожиданно громким и вызывающим. Он сразу как бы подавил все поганые звуки, которые только что исторгали высококачественные японские динамики. Те звуки не просто замолкли, они исчезли, их вымело, как какие-то зловонные испарения, и комната сразу наполнилась чем-то радостным, безудержным, требующим немедленного воплощения. — Ха! — снова хлопнул Халандовский в ладоши, и его победа над силами зла стала окончательной.
Громадный, в мохнатом красном халате, он пронесся через комнату легко и невесомо, как победное знамя, а когда снова возник перед Пафнутьевым, в руках его была белая льняная скатерть. Взмахнув ею над головой, всколыхнув воздух до самых дальних и темных углов, он, как фокусник, как маг и чародей, четко и безупречно опустил скатерть на журнальный столик, сразу сделав его праздничным и нарядным.
— Как это понимать, Аркаша? — спросил Пафнутьев и почувствовал, как в душе его что-то сладостно заныло, напряглось ожиданием, боязнью разочароваться в происходящем.
— Как понимать? Жизнь продолжается!
— Господи, неужели это возможно, — проговорил Пафнутьев слабым голосом. Легкое, невнятное предчувствие праздника превратилось в твердую уверенность. Эти слова свои он проговорил без вопроса, он вымолвил их, уже как бы смиряясь с неизбежным.
— Втяни воздух! — продолжал орать Халандовский. — Втяни ноздрями воздух! Неужели ты можешь ощущать только запах хлорки из своих тюремных коридоров? Запах переполненных камер и следственных изоляторов? Паша! Нюхай воздух! Ноздрями нюхай!
Пафнутьев послушно прикрыл глаза, вдохнул воздух и явственно, осязаемо ощутил запах печеного мяса. Он узнал бы этот запах из тысяч других — это был запах жизни. Когда он открыл свои глаза, то увидел на белой скатерти две хрустальные бочкообразные рюмки, тарелку, разрисованную красными, обжигающими взгляд петухами. По другую сторону стола стояла такая же тарелка, а по обе стороны от них лежали ножи и вилки с тяжелыми металлическими ручками.
— О боже! — простонал Пафнутьев. — Неужели это возможно?
Халандовский не ответил.
Все тем же развевающимся победным стягом он рванулся на кухню и через несколько секунд, как показалось потрясенному сознанию Пафнутьева — через две-три секунды, поставил на
— Будем живы! — воскликнул Халандовский, поднимая свою рюмку.
— А это... Закусить бы!
— Всему свое время, Паша! Вперед!
И столько было в халандовском голосе твердости, уверенности в правильности каждого своего слова, шага, жеста, что Пафнутьев беспрекословно подчинился и выпил обжигающе холодный напиток. И понял: закусывать такую водку — грех и кощунство.
— А теперь скажи мне, Паша... Они нас победят? — Халандовский ткнул пальцем в сторону серого экрана телевизора.
— Никогда!
— С высоты двадцати километров бросать бомбы на головы беззащитных людей... Это они могут. Немцы тоже кое-что могли. Даже газеты выпускали. И что? Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал!
Халандовский снова унесся на кухню и опять, как показалось Пафнутьеву, вернулся через несколько секунд. В руках он держал плоское керамическое блюдо с громадным куском мяса, от которого исходил такой дух, такой сумасшедший запах, что, вдохнув его, оставалось только откинуться на спинку дивана и в изнеможении закрыть глаза.
Что Пафнутьев и сделал.
Причем совершенно искренне, даже сам того не заметив.
— Да, Паша, да! — воскликнул Халандовский, водружая блюдо посредине стола и присаживаясь на диванчик. В одной руке его как бы сам по себе оказался длинный острый нож, а во второй — вилка с двумя чуть изогнутыми зубьями. Когда Халандовский с необыкновенно воодушевленным выражением лица воткнул вилку в мясо, когда он погрузил в него нож, до Пафнутьева наконец дошло, что от блюда исходит не только запах, переворачивающий все его представления о жизни, но и жар, и жар! Да, мясо было вынуто из духовки только что — действительно несколько секунд назад.
— Неужели это возможно, — проговорил Пафнутьев слабым голосом. — Неужели так бывает в жизни...
— А теперь скажи, Паша... Нас победят?
— Нас?! — возмутился Пафнутьев вопросу. — Да никогда! Никто! Ни за что! Никакими атомными, водородными, вакуумными, графитовыми и прочими бомбами, хотя они наверняка уже на нас наведены... Никогда.
— Полностью с тобой согласен. — Халандовский бестрепетной рукой снова наполнил рюмки лучшей в мире черноголовской водкой и отрезал от куска два щедрых ломтя — сочных, горячих, издающих запах всех трав, всех кореньев мира.