Банда
Шрифт:
Отрешившись от будничных подробностей, суеты, Халандовский в такие моменты проникал в суть грядущих событий. Вот он встряхнулся, поморгал глазами, вздрогнул.
— Рискуешь, Паша. Голдобов на взлете. Начальник... Народный избранник... Демократ... На митинге при массовом стечении народа сжег партийный билет, отрекся от проклятого прошлого... Метит в Москву... Обычно Голдобов не идет на крайние меры... А если он на них пошел... Ты в зоне риска, — Халандовский поднял заросший указательный палец.
В кабинете, помимо Пафнутьева, сидели еще двое следователей — у каждого небольшой столик и общий телефон. Естественно,
Но самым забавным в комнате были разбросанные повсюду вещественные доказательства. Новому человеку, впервые попавшему сюда, было явно не по себе, когда он видел окровавленную рубаху, свисавшую со шкафа, топор, завернутый в газету с подозрительными бурыми пятнами, затертый лифчик, давно уже пылившийся на подоконнике. В углу стоял опечатанный бидон с самогоном, у стены — радиатор с клочьями ткани и с пятнами “по виду напоминающие кровь”, как было сказано в протоколе. Тут же валялись поношенный женский сапог, пробитое цинковое ведро, самодельный нож невероятных размеров — похоже, умелец собирался сделать меч, но еще до окончания работы вынужден был пустить его в дело. На стене висел расколотый мотоциклетный шлем, из-под стола Пафнутьева торчала лошадиная нога со сбитой подковой, в шкафу на полочке лежал высохший человеческий палец, словно бы в ожидании, пока явится за ним хозяин. Все это были молчаливые свидетельства происшествий, которые расследовались хозяевами кабинета. Конечно, вещественным доказательствам положено лежать опечатанными и неприкосновенными, чтобы не видели их ни свидетели, ни потерпевшие, и не могли бы, увидев эти предметы, поправить свои показания. Но следователи даже не мечтали о других условиях, поскольку никогда других условий и не видели.
Войдя в кабинет, Пафнутьев в дальнем углу у стола увидел зареванную женщину с синяками на полной руке, а перед нею — проникновенного Дубовика, в глазах которого было столько боли и сочувствия, что любой бы разрыдался на месте женщины.
— Старик, — Дубовик оторвался от протокола, — что произошло? Каждые две минуты забегает шеф и задает один и тот же глупый вопрос — где Пафнутьев? Будто это не кабинет, а туалет... Ты бы зашел к нему, успокоил.
— Надо же, — проговорил Пафнутьев, усаживаясь за стол.
— Я сказал, что как только появишься, сразу отправляю тебя к нему... Что там случилось?
— А! — Пафнутьев махнул рукой, поставил в угол портфель, помня о его содержимом. — Прихлопнули одного... Вот и беспокоиться. Любопытно ему.
— Как, сегодня? Так ведь это... Утро!
— Жизнь, — Пафнутьев развел руками. Что-то заставило его замолчать и вовсе не женщина была тому причиной. Обычно они и при посторонних могли обменяться незначащими подробностями. Но сегодня, едва он заговорил об убийстве, возник в памяти настораживающий мохнатый палец Халандовского.
— Тоже верно, — согласился Дубовик и снова нос его завис над строчками протокола. Нос у Дубовика с годами не только краснел, но наливался какой-то внутренней силой, словно в нем что-то зрело, грозя каждую минуту взорваться не то диковинным цветком, не то уже зрелым плодом. А иногда он казался органом, вышедшим из повиновения и живущим своей таинственной жизнью. Но глаза оставались добры до беспомощности, характер у него тоже сохранился
— Когда мы вышли из ресторана, было уже темно, — начала женщина Слабым голосом. — И вдруг появляется этот самый...
Сложив руки на столе, Пафнутьев сидел, уставившись взглядом в стену, на которой висели отвратительно сработанные отмычки, целая связка кривых, мятых, жеванных гвоздей, которые, тем не менее, в преступных руках работали не хуже родных ключей. Но Пафнутьев не видел отмычек, он опять брел по переулку, всматривался в следы протектора на мокрой земле, щупал свежие доски забора, в который неосторожно врезались мотоциклисты, удирая с места убийства.
«Так, — проговорил он про себя с вялой медлительностью, — постараемся прокрутить еще раз... На заборе должны были остаться ворс и кровь... Допустим, я буду знать группу... А на фига мне группа крови, если нет подозреваемого... Водитель Пахомов... Характеристика с места работы? Можно, но что она даст? Жена... Да, там еще жена... Голдобов со своим сочинским алиби... Колов, который с утра так разволновался, что принялся звонить прокурору и чего-то там лопотать... Скажите, какой впечатлительный... Теперь еще Анцыферов, весь издергался... Что он хочет услышать? И что я должен ему сказать? Ладно, разберемся. А на заборе должен остаться ворс от куртки, а на куртке — занозы от свежих досок. И ушиб на левой руке, локте, плече, а может быть, он и коленкой приложился...»
На этом месте мысли Пафнутьева неожиданно прервались — дверь распахнулась и на пороге возник прокурор — молодой, подтянутый и взволнованный.
— А, ты уже здесь, — проговорил удовлетворенно. — Зайди ко мне. Прямо сейчас, — в голосе Анцыферова звучало нетерпение. — Я жду, — успел сказать он еще до того, как за ним закрылась дверь.
— Во дает мужик! — озадаченно проговорил Дубовик.
— Разберемся, — Пафнутьев со вздохом поднялся, по привычке оглянулся на стол — не оставил ли чего, одернул пиджак. Анцыферов уже сидел за столом, куда-то звонил, отрывисто бросая в трубку односложные слова. Пафнутьев сразу понял, что говорит прокурор с человеком, который в чем-то выше его. Еле заметная зависимость проскальзывала в голосе Анцыферова.
— Ну что? — обратился он к Пафнутьеву, еще не совсем расставшись с предыдущим собеседником. — Пришел? Хорошо... Ближе садись. Что нового?
— Колбаса опять подорожала. Теперь я на свою месячную зарплату могу купить два-три килограмма, притом, не самой лучшей. Ужас какой-то!
— Да? Это хорошо. На месте происшествия был?
— Свинью ты мне подложил, Леонард. — Не пойму вот только — за что? Вроде не ссорились, на место твое не мечу...
— Подожди! — остановил Анцыферов. — Что ты несешь? Причем здесь колбаса? В каком смысле свинью?
— В самом полном. Приехали отчаянные ребята, бабахнули из какой-то штуковины, завалили мужика и были таковы. Все. К моему приезду труп убрали, кровь смыли. И ты, Пафнутьев, иди и узнай, где преступники в настоящее время водку пьют.
— Что, совсем глухо? — опечаленно спросил Анцыферов, но Пафнутьев с удивлением заметил, что в голосе прокурора нет сожаления. Он произнес эти слова чуть ли не с облегчением.
— После того, как выстрелили, тут же свернули в переулок. А там асфальта нет, земля после вчерашнего дождя сырая... Ну, если присмотреться, то следы конечно увидеть можно...