Бандиты
Шрифт:
– В каком смысле?
– В смысле – он мне не нужен. Я и так уже стала другой. Вы же сказали, я даже говорю по-другому. То есть я уже не тот человек, каким была год назад, да что там, даже сегодня днем. Я меняюсь. Сейчас я еще не такая, какой должна стать.
Она сидела на расстоянии вытянутой руки и казалась теперь Джеку не такой высокой, как днем, в туфлях на каблуках.
– Это вы правильно решили, – похвалил он девушку. – Вам так лучше, без перманента. – Помолчав с минуту, он добавил: – Когда я вышел из «Анголы», я думал первым делом одеться понаряднее и прямиком в бар «У Рузвельта», точно и не отлучался никогда. Но вышло по-другому. Был у меня приятель, Рой Хикс, освободился вместе со мной. – Джек невольно улыбнулся, вспоминая. – У него была такая манера: уставится на тебя, вроде ничего особенного, но чувствуется – он словно спрашивает,
Люси улыбнулась ему в ответ, но улыбка тут же погасла:
– Вы же сказали, что дружили с ним.
– Ну да. Рой научил меня вести себя в тюрьме. Нет, на меня он так не смотрел, этот взгляд он приберегал для парней, которые цепляли его, забывали свое место, понимаете?
– Думаю, да.
Джек снова улыбнулся, заранее смакуя свой рассказ. Он видел, что губы Люси вновь готовы к улыбке, он был уверен, что сумеет ее повеселить. Это придавало ему уверенности. Перед этой девушкой можно и покрасоваться, эта роль была ему приятна и естественна. Вместе с тем он чувствовал, что ей можно рассказывать обо всем.
– Добрались мы до Нового Орлеана, и Рой заявил, что у него тут есть дела и что я должен ему помочь. Взяли такси и поехали в район новостроек – в пригороде, знаете? Подходим к двери, Рой барабанит кулаком – да, забыл сказать, Рой Хикс был в свое время копом, но об этом нужно рассказывать отдельно.
– Как он попал в тюрьму?
– Я же говорю – об этом надо рассказывать отдельно. Тоже неплохая история. Так вот, мы стучим, нам открывает чернокожий, на вид вроде знакомый. Нас он к себе не звал, но как увидел, отступил в сторонку. Мы вошли, там сидят еще трое чернокожих. Я уже потом выяснил, что это был притон наркоманов. Черт, думаю, что я тут делаю, а Рой говорит чернокожему, который заправляет заведением: «Малый, руку давай», но тот не хотел пожимать Рою руку. Тут я наконец сообразил, где видел этого парня: он тоже был в «Анголе», его выпустили за полгода до нас. В тюрьме он собрал перегонный аппарат и варил зелье из всего, что под руку попадется – из фруктов, риса, изюма. Жуткое пойло. Ничего, покупали, и Рою доставалась половина прибыли – он вроде как выдал этому парню лицензию. – На лице его слушательницы вновь проступило недоумение, и Джек пояснил: – Рой заправлял нашим отделением. Отделением общего режима. – Как ей объяснить? – В общем, в тюрьме так заведено. Ну и вот, Рой говорит ему: «Малый, руку давай», и еще пару раз повторил, пока тот наконец не протянул ему руку, а Рой вывернул ему руку, завел ее за спину и вытащил у парня из штанов пушку. Те трое уставились на нас, а Рой выкручивает парню руку и объясняет: он-де остался ему должен, когда вышел из тюрьмы, а с тех пор на должок набежали проценты, так что теперь с него причитается две штуки баксов. Тот говорит: «С ума, что ли, сошел, это же тебе не тюряга, здесь играют по другим правилам», а Рой говорит: «Мои правила еще никто не отменял, гони монету». – Он и голоса не повышал, ничем ему не угрожал, но парень выложил-таки денежки.
– Потрясающе! – пробормотала Люси.
– Может, парень и задолжал Рою несколько баксов, но вообще-то это было вымогательство, а то и грабеж, ведь револьвер-то перешел к Рою. Мы сели в машину, и я спросил Роя, не свихнулся ли он часом. Он сказал: «Когда падаешь с велосипеда, главное – тут же сесть на него и ехать дальше». Я возразил: «Свалиться-то мы свалились, но, по мне, ограбить притон – вовсе не значит вернуться к прежней жизни». Ведь ни один из нас никогда раньше не промышлял вооруженным грабежом. Рой на это: «Велика разница, какой закон нарушить? Что кража со взломом, что вооруженное ограбление – фраером тебе уже не быть, верно?» Я ответил ему, что я-то как раз хочу вернуться к нормальной жизни. «На тебе на разживу», – сказал он, отмусолил тысячу долларов – ровно половину этих денег – и отдал мне.
– Потрясающе! – повторила Люси.
– Я это к чему: от таких переделок волосы могут сами колечками завиться, так что и перманент не понадобится.
– Прическа у вас как раз довольно гладкая, – заметила Люси.
– Это все погребальная контора. Увидишь что-нибудь жуткое, волосы дыбом встанут, а потом так и рухнут без сил.
– А что теперь делает Рой?
– Работает барменом во Французском квартале. Люси подлила еще водки в стакан Джека и предложила:
– Садитесь поудобнее. Мне нужно вам кое-что рассказать. Как-то раз за обедом отец сказал мне, что новое здание фирмы в Лафайете обойдется ему в три
В комнате было тихо. Мягкое освещение, в желудке разливалось приятное тепло от водки, в глубоком кресле-качалке на мягких подушках сидеть удобно, уютно. Джек чуть не уснул. Люси, сидя поблизости на диванчике, ждала ответа, скрестив ноги. Наклонившись вперед, взяла стакан с шерри. Джек все еще подыскивал слова. Он почти не шевелился, только поднес руку со стаканом ко рту, отхлебнул глоток, полюбовался пальмами, порадовал глаза.
– Он любит природу?
– Так зачем же он отравляет воду в Персидском заливе?
– Разве он не вертолетами занимается?
– Он занимается нефтью. Всю свою жизнь занимается нефтью. Мама прозвала его «техасцем» – в ее-то семье мужчины носили костюмы из тонкого белого хлопка и получали доход от сахарных плантаций.
– Я не очень разбираюсь в окружающей среде, – пробормотал Джек. Глаза у него слипались. – В этой, как ее, экологии. Ни в зуб ногой.
– Но вам мой папочка нравится.
– Ну, он старается понравиться. Выглядеть славным парнем.
– Мой папочка не просто старый добрый Дик Николе, он – глава «Дик Николе энтерпрайзиз». Да, он споет вам ковбойскую песню, и белку съест, и хвостом аллигатора закусит, но он два раза был на обеде в Белом доме. Он и такие, как он, любят природу лишь постольку, поскольку могут выкачивать из нее нефть, и на старый дуб ему было наплевать. Он дорожит им только потому, что теперь может им хвастаться. Как же, единственный член клуба «Петролеум», у которого имеется собственный дуб ценой в полмиллиона. Не яхта, не самолет – это у каждого из них есть, а у папочки еще – свое дерево.
– Да, богатым быть неплохо, – вздохнул Джек.
– Можно купить все, что захочешь, – продолжала Люси. – Семь лет назад папочка явился в Никарагуа навестить меня. Подкатывает черный посольский «кадиллак» – длиннющий такой лимузин – и кто бы, вы думали, выходит из него? Папочка собственной персоной. Он обожает делать сюрпризы, этак небрежно, по-свойски. «Привет, сестрица, как дела? Отличный денек!» Он прекрасно понимает, какое впечатление производит, и наслаждается этим. Я показала ему наш госпиталь, он проявил интерес, даже участие. Только вот он словно бы и не заметил наших прокаженных, особенно тех, кого болезнь изуродовала, превратила в инвалидов.
– Им он руки не пожимал?
– Он бы к ним и в перчатках не притронулся. Так и держал руки за спиной. А потом сказал: «Сестренка, плохи у вас тут дела. Чем могу помочь?» Я попросила его: «Покатай больных в твоей машине. Это будет незабываемый праздник». Вместо этого он сунул мне чек на сто тысяч долларов.
Джек отхлебнул еще глоток, гадая, поцеловал ли в тот раз отец саму Люси. Ясное дело, он не из тех, кто дотрагивается до больных. На это немногие способны. Но вслух он сказал:
– Я понимаю, о чем вы говорите.
– Нет, пока не понимаете, – спокойно возразила она.
– Ему легче дать деньги, чем самому в этом участвовать.
– Джек! – негромко сказала она, и он понял, что Люси и впрямь еще не сказала самого важного. – Джек, на прошлой неделе мой папа выписал еще один чек – на шестьдесят пять тысяч долларов.
– Вашему госпиталю?
– Нет, тому человеку, который уничтожил наш госпиталь, сжег его дотла, зарезал десять наших пациентов. Я была там, Джек. Я видела все с самого начала. Они приехали на грузовике, выскочили и принялись стрелять. Все они были вооружены автоматами и палили во все подряд – в наших собак, в окна… Я вышла из сестринского общежития и услышала, как он орет на них. Он вроде бы приказывал прекратить стрельбу – так мне показалось. На самом деле он орал им по-испански: «Рубите! Крошите их мачете!» Кое-кому из пациентов удалось убежать, спрятаться, нескольких я укрыла в сестринском общежитии. Но тех, кого они застигли в изоляторе – беспомощных, прикованных к постели, – их они зарезали. Я слышала их крики. Знаешь, кто это были? Дагоберто Годой и его «контрас». Он хотел убить Амелиту и вместо нее убил других. – Она передохнула секунду и продолжала: – Я никогда прежде не видела полковника, но с тех пор не могу забыть его лицо. – Горло Люси вновь сжал спазм, она встала. – Извините, – сказала она. – Пойду попрощаюсь на ночь с Амелитой и принесу вам что-нибудь поесть.