Бангкокская татуировка

Бердетт Джон

И началось. Митч звонил каждый день. Если она не отвечала, то чувствовала уколы вины и тревожилась за его рассудок — в конце концов, ведь именно она стала причиной того, что Тернер оказался в этом дрянном городишке. А если отвечала, Митч очаровывал ее юмором, но когда она расслаблялась, настроение собеседника резко менялось и он требовал немедленно приехать к нему либо дать свой адрес.

Чанья, хоть и познала тысячу мужчин, не разбиралась в любовных тонкостях, и ей требовалась мудрость старших. Старуха из интернет-кафе, казалось, разгадала ее мысли без всяких объяснений. Чанья отказалась от приворотного зелья, наоборот, попросила нечто такое, что охладило бы мужчину. «Он — фаранг», — призналась она. С возбудимой

психикой белых, которая мешает принять жизнь такой, какая она есть. Что ему надо? Хочет обратить ее в американку, иными словами, колонизировать, словно она какая-нибудь отсталая страна. Его сводит с ума ее сопротивление психическим атакам. Хуже того, нельзя скрыть факта, что ее разум совершеннее, чем его. Пусть нет образования, зато она угадывает его не слишком мудреные настроения, словно он — открытая книга, а Митч ее понять не в состоянии. Это объяснимо: Тернер закрывает глаза на то, каким образом она зарабатывает на жизнь. Смешно. Если способ добыть хлеб насущный представляет такую проблему, с какой стати этот фаранг пересек полмира, чтобы быть с ней? В этом он весь — человек с раздвоенным сознанием: неотвратимо влечет к тому, что ему омерзительно, и он пытается превратить ее в нечто, по его мнению, желанное, но на самом деле ненавистное. В то самое мгновение, когда она станет американкой, ему сделается скучно и противно. И еще он христианин, добавила Чанья.

Старуха совсем не разбиралась в христианах, зато она кое-что понимала в мужчинах — будь они белыми или не белыми. Местные уроженцы, живущие в этом районе Таиланда на границе с Камбоджей, обладали верным лекарством, универсальным средством на все случаи жизни, которое фаранги, по своему недомыслию, объявили вне закона. В ее дни, если человек простужался, страдал от депрессии, нуждался в обезболивающем или если требовалось что-то добавить для вкуса в суп, природа предоставляла все необходимое в виде мака.

Она посоветовала подсыпать немного в вино или в еду. А когда оценит, научить курить. Не было случая, чтобы, употребив опиум, человек нанес обиду другому человеку. И никакой головной боли, никаких перепадов настроения, как от спиртного. Старуха некогда была замужем за конченым алкоголиком и возненавидела любые продукты возгонки, считая, что их необходимо запретить. В ее лавочке не было никакого спиртного, даже пива. Она продала Чанье немного опиума и трубку. Показала, как с ней обращаться и что делать с опиумом, если решит подсыпать его в вино. Когда в очередной раз позвонил Митч, Чанья согласилась приехать к нему на следующей неделе.

Во время бесконечной поездки в автобусе на юг у нее непрестанно холодело внутри, и она винила в этом Тернера. Если это чувство называется любовью, то с нее довольно такой любви. И еще со страхом ждала, в каком он встретит ее настроении, — Чанья, как и в первый раз, приехала в Сонгай-Колок ранним утром.

Трудно было судить, лучше ему или хуже: ее встретил изможденный, небритый человек с затуманенным взглядом. Чанью неприятно поразило, как он сдал за короткое время, но по крайней мере не принялся изводить. Наоборот, что было непривычно, держался виновато.

Митч признался, что накануне вечером принял две таблетки яа-баа и был напуган действием метамфетамина: появились навязчивые параноидальные фантазии, возникло сильное желание выпрыгнуть из окна. Тогда он купил бутылку дешевого тайского виски и выпил всю до дна. Вероятно, виски его и спасло, следствием чего явилась тошнота. Мет и спиртное нельзя мешать, объяснила Чанья. Так недолго себя угробить. Митч равнодушно пожал плечами и улыбнулся, как не совсем вменяемый человек. Немыслимо для американца — он сутра не почистил зубы. Чанья заметила на них налет, дыхание было несвежим.

— Невелика потеря. Я и без того ощущаю себя мертвецом. Это ты меня уничтожила. Не знаю, как тебе удалось

и зачем ты так поступила. Сама хоть понимаешь? Потому что ненавидишь американцев? Сговорилась с нашими врагами?

— Митч! — Она зажала ладонью рот. — Я уезжаю.

— Нет-нет, дорогая. Ничего подобного не имел в виду, просто пошутил, притворяюсь ненормальным — американский юмор, тебе не понять. Пожалуйста, останься. Иначе, клянусь, убью себя.

Он упал на колени, обхватил ее ноги, словно спасая себя от беды. Чанья вспомнила об опиуме в сумочке.

— Митч, выпей стакан вина. Успокойся. Это безумие. Неужели ты считаешь, будто я проделала весь этот путь, чтобы находиться с безумным человеком?

Чанья смотрела, как Тернер пьет вино с опиумом, и сомневалась, станет ли от этого лучше. Не она ли сама пристрастила его к спиртному? А теперь приучает к опиуму. Но тут же решила: пусть улучшение наступит только на время, но обстановка в квартире настолько давит, а глаза американца так пугающе безумны, что хуже не будет — все средства хороши. Убедила себя в том, будто оказывает скорую медицинскую помощь. И не исключено, что спасает собственную шкуру. У любовника хоть и поехала крыша, но телом он еще очень крепок.

ГЛАВА 40

Признайся, фаранг, ты всю жизнь мечтал попробовать опиум. Разумеется, только разок, просто посмотреть, что получится. Конечно, не в компании родных и даже не сослуживцев, которые способны настучать начальству в тот самый момент, когда тебе светит повышение. А во время коротенькой поездки с подружкой, с которой втайне от всех договорился смотаться куда-нибудь в Юго-Восточную Азию, чтобы вновь обрести себя и осознать смысл своего существования во время кризиса среднего возраста (или юношеского кризиса, или кризиса тридцатилетних). Согласись, само слово «опиум» очень соблазнительно. Такое притягательное, литературное, особенное и редкое в наши дни.

У бирманской и лаосской границ организуют специальные опиумные туры, хотя их так не называют. Нашли другое наименование — «приключение». Туристы идут по слоновьей тропе, сплавляются по реке на бамбуковых плотах, курят до одури марихуану и проводят две незабываемые ночи в хрупких хижинах, где раскуривают трубочку опиума, а то и целых десять, с колоритными аборигенами из горных племен (чьи дети по каким-то канувшим в Лету причинам помнят все слова песни «Брат Жак» и готовы запеть, если им стукнет в голову, будто их желают слушать). А почему бы и нет? Привычка к опиуму не так прилипчива, как телевидение, и совсем не засоряет ум. В течение многих веков белый человек был закоренелым наркоторговцем и не сомневается в своем священном праве облегчать существование миллионам плодовитых азиатов при помощи средств, которые для самого белого человека стали считаться опасными («Филип Моррис» — это название ничего вам не говорит?). Но теперь сделалось гораздо выгоднее прописывать транквилизаторы и домашние развлечения… Вдумайтесь в это.

То, как Чанья наблюдала за действием опиума, тебе, фаранг, может показаться слишком уж по-тайски безразличным, зато у меня не вызвало отрицательных эмоций. Алкоголь первым достиг мозга Митча и оказал привычное воздействие. Настроение изменилось — американец стал с ней шутить, начал раздевать. Оба, как обычно, приняли вместе душ — эту процедуру Тернер называл бордельной гигиеной, — и ее тело вновь показалось волшебным. Он обожал ее в такие мгновения. Чанья не решилась бы назвать это просто вожделением — столько благоговения оказалось в любовном шепоте Митча, столько благодарности за утешение, которое их соединение приносило его измученному уму, и столько неподдельного восхищения ее красотой, особенно когда она улыбалась. Скажите, найдется ли женщина, на которую это не произвело бы впечатления? Пьянящее ощущение — лучше, чем показывают в кино. Явно неподдельное чувство.