Банк
Шрифт:
На сей раз страсти кипели по поводу романа Клинтона и Моники Левински.
— А, Максим! Ну-ка отчитайтесь! — азартно разглядел Флоровского согнувшийся от замучивших колик в почках доцент Рюмин. — Что в Белом доме говорят по этому поводу?
— Как раз только оттуда! Говорят, пора завязывать, а то в России из-за этого все ученые перессорились. Просто-таки стагнирует наука! — бодро отшутился Максим.
По укоризненному взгляду Наташи, по ставшими отчужденными лицам увидел, что шутка не принята, и оттого обозлился:
— Да что, в самом деле! Других проблем у нас нет? Есть!
— Именно! — поддержал
И, демонстрируя значимость происходящего, Мельгунов не пошел в президиум, а уселся тут же, среди прочих, за огромным овальным столом, показав Максиму кресло справа от себя.
— Никого из не относящихся напрямую к сегодняшней повестке не пригласил, — разъяснил он, уловив несколько ищущих взглядов. — Здесь только те, кого знаю за соратников в прошлом и — как это теперь? Да! — компаньонов в будущем!
Он требовательно оглядел приосанившихся компаньонов.
— Такие вот времена, господа совет! Но, — он поколебался, показал, что колеблется, и с тем большей силой произнес, — как ни ненавистно нам существующее время, мы не можем допустить, чтоб дело всей жизни окончательно разрушили тупые, алчные люди, пришедшие к власти! Не им торговать достоянием России. А накопленные наши наработки — это без преувеличения — великое достояние. Надо развивать, надо поддерживать молодых.
— Костик Мишулин — очень талантливый у меня мальчик! — выкрикнула Шергова и, смущаясь неловкого молчания, закончила: — С квартирой бы помочь. Сманят ведь.
— Поможем, дай бог, — осадил ее Мельгунов. — Еще, глядишь, и тех, что разъехались, соберем. Только деньги нужны, чтоб все это поставить.
— Да уж! — вздохнул Пуринашвили. Заслуженный мастер спорта, доцент, автор нескольких изобретений, чей широкий грузинский стол был хлебосолен для всякого здесь сидящего, в последние годы тяжко, до сердечных приступов, переживал нахлынувшую нужду.
Закивали озабоченно остальные.
— Но и без хитрости теперь нельзя! — продолжил Мельгунов. — Знать надо досконально материю, в которую нас загнали. Чтоб воров этих не подпустить. Чтоб через законы, ими под себя писанные, их же и вокруг пальца обвести.
Он сделал паузу. «Да, знать бы», — читалось тоскливое на лицах членов совета.
— Есть среди нас такой человек! — значительно произнес Мельгунов, и все обратились на Максима.
— Давай! — подбодрил его Мельгунов. — Все начистоту — здесь чужих нет. Но чтоб не заумно.
— Есть не заумно! — И, подхватив на ходу чуть не забытую на столе папку, Максим пошел к трибуне, беспрерывно реагируя на бесконечные кивки и вопросы.
— И регламент. — Мельгунов снял с сухого запястья и значительно положил перед собой часы.
Взобравшись на трибуну, Максим огладил ладонью растрепавшиеся некстати вихры, оглядел сидящих — сморкающихся, подкашливающих, отирающих влажные губы, — как-то особенно стало видно, как разом постарели они — недоступные прежде вершители судеб научного молодняка. Снисходительные небожители, благосостояние которых казалось недостижимым верхом стремлений. Чего стоил очаровательный бабник Пуринашвили, использовавший всякие свободные
— Буду краток. Есть, как сказал Юрий Игнатьевич, цель и есть средства ее реализации. Цель, господа совет, святая, — Максим повел плечами, в нем разгоралось вдохновение, — спасти нашу с вами науку, довести те великолепные наработки, что, будучи завершенными, составят новое слово. Оградить институт, нашу альма-матер, от растаскивания теми, о ком резко, но справедливо говорил здесь Юрий Игнатьевич. Сохранить, а где-то и восстановить научный костяк, обеспечить преемственность поколений, то есть растить, пока в силе еще такие киты, как вы, новых ученых, да наконец, и о земном — просто обеспечить приемлемый, — да что приемлемый? — достойный уровень жизни людям, вписавшим свои имена…
Почувствовав, что заплетается в собственных словесах, Максим налил себе стакан нарзану.
— Это цель. Но, как и все ныне, она нуждается в финансировании и, что не менее важно, знании законов и рычагов, которые следует использовать. Надеюсь, в этих условиях я могу оказаться небесполезен.
Он поймал лукавый взгляд Натальи и незаметно в свою очередь кивнул: понял, понял — «Остапа понесло».
— Итак, две вводных — обеспечить финансирование, необходимое для завершения тем и выхода на самоокупаемость, и при этом не потерять контроля над институтом. Первое — чисто моя проблема: думаю, два-три миллиончика для разгона хватит.
— Неужто столько заработал? — поразилась, плохо скрывая зависть, Галанина. Не афишируя, она гордилась своим сыном, в прошлом аспирантом, ныне держащим собственный контейнер на каширском оптовом рынке.
— Кое-что заработал, — отпарировал бестактный вопрос Максим. — Но главное — связей набрал, все-таки почти десять лет среди буржуинов. Так что деньги привлечем. А теперь главное — насчет контроля. Сейчас акции института распылены чуть ли не у шестисот человек. Чтобы предотвратить их распродажу — а что вы хотите? Люди. Да еще нелегко живущие. Если кто-то предложит большую цену, то кто знает, может, и авторитет Юрия Игнатьевича не остановит?
Галанина поспешно наклонила голову.
— Надо сосредоточить акции у тех, кому дорога судьба института, — у нас.
Максим, беспрерывно, как на лакмусовую бумажку при опыте, посматривающий на Натальину реакцию, увидел, что лицо ее, до того весело-ироничное, сделалось чрезвычайно внимательным.
— Это и контроль. Государство себя показало — сорок процентов акций оборонного института выкидывает на улицу, будто старье в утиль. — По залу пробежал недоброжелательный гул. — Значит, какой-нибудь зав, прошу прощения, плодоовощной базой походя скупит эти акции и придет нам диктовать условия — может, картофелехранилище в лабораториях разместить захочет. Шучу! Но не очень. Поэтому все акции, что есть, — срочно в кулак. Заодно дадим и сотрудникам заработать.