Банкир
Шрифт:
— Приложи холод, — сказал он, протягивая импровизированный пузырь со льдом. — Сожалею, что ударил тебя. Впервые за долгие годы потерял самообладание.
— Ты слышишь? — спросил Бернс, обращаясь к Вирджинии.
Он положил полотенце со льдом на лоб и поморщился.
— Ты слышишь, о чем именно он сожалеет? О том, что потерял свое проклятое протестантское самообладание. О том, что показал нам, каков он на самом деле.
— Рука у него будет ныть еще долго после того, как твоя челюсть заживет, — отметила Вирджиния. — Почему бы тебе не успокоиться и не попытаться
Бернс помрачнел.
— У меня шишка величиной с…— Глаза его расширились. — У меня огромный синяк. — Он застонал и сдвинул полотенце со льдом на щеку.
— Просто чтобы поднять себе настроение, — добавил Палмер, — посмотри, целы ли у тебя зубы. Изо рта шла кровь.
— Где? Где?
Палмер показал на ковер:
— Пощупай языком. Бернс поспешно сделал глотательное движение. Палмер мог заметить, как язык Мака двигается под одной щекой, потом под другой, осторожно ощупывая зубы. — Ты никогда не забудешь сегодняшнего вечера, — заявил Бернс, покончив с обследованием. Ты конченый человек в этом городе. Теперь я не согласился бы иметь с тобой дело, даже если бы ты встал на колени и лизал мои ботинки.
— Мак, пожалуйста, — попросила Вирджиния. — Постарайся взять себя в руки.
Бернс засопел.
— Я взял себя в руки. — Он встал и побрел к застекленной стене, медленно, как старик. Долго глядел в окно. Потом его рука, придерживающая полотенце со льдом, опустилась. Спина выпрямилась. Он отвернулся от окна, почти проворно подошел к бару и бросил полотенце со льдом в деревянный резервуар. Повернулся к Палмеру: — Тебе лучше уйти.
Палмер встал.
— Я сожалею лишь о том, что потерял самообладание. Но я получил удовлетворение, ударив тебя.
— Давай ударь еще раз.
Палмер кивнул:
— Удовлетворение было и кое в чем другом.
— В том, что разбил в кровь?
— Получил возможность — уникальную возможность — услышать от тебя правду. И наконец-то узнал, как ты в действительности относишься к некоторым вещам.
Бернс повернулся к Вирджинии:
— Слыхала? Разве это не chutzbah? [Наглость, нахальство (идиш).]
— Правда, немного грустно осознавать, что нужно, чтобы извлечь из тебя правду, — сказал Палмер. — Ты только и делал, что лгал мне и ломал комедию с первой же минуты нашей встречи. Коечто из твоего вранья я разгадал. О каких-то вещах я, наверно, никогда не узнаю правды. Лишь один раз, один-единственный раз, именно сейчас, я наконец открыл настоящего Мака Бернса. И взгляни, что потребовалось для этого открытия.
— Тебя ждет еще немало открытий, — пообещал Бернс. — Хотел бы я, чтобы завтра был рабочий день, Палмер. Но в понедельник утром ты увидишь настоящего Мака Бернса, во всей красе.
Палмер сел на софу и надел туфли. Вышел в переднюю, взял из ниши свое пальто, надел и снова заглянул в гостиную.
— На твоем месте, — сказал он Бернсу, — я поинтересовался бы, насколько обязывающим может быть соглашение между такими протестантами, как Джет-Тех, и такой личностью, как ты.
— Коварным Мстителем из Бейрута, — вставила Вирджиния. — Мак, все это так глупо! Он сейчас уйдет, и заваренная вами
— Очевидно, надо, — сказал ей Палмер. — Этот человек уже не способен действовать разумно.
— Ты слышишь? — обратился Бернс к Вирджинии. — Разве я не сказал chutzbah? Есть ли более сильное слово? Сначала они доводят нас до белого каления, потом сами же обвиняют нас в неразумности.
— Мак, — сказал Палмер, — я не могу стереть последние двести лет. Но меня нельзя будет обвинить в сообщничестве. И я не позволю тебе оправдывать свои козни воплями о том, что протестанты осуществляют дискриминацию. Ты заслужил пощечину. Я лишь недоволен собой: не сдержался и ударил тебя.
— Уходи. Убирайся.
— Вирджиния, разрешите подвести вас?
— Кого, меня? Блудницу Марию Магдалину? Вклад отдела рекламы в организованную проституцию?
Секунду Палмер взирал на нее. Потом повернулся к двери.
— Обращаюсь к вам как американский гражданин к двум своим соотечественникам, — заявил он, — катитесь вы оба к черту!
— Вудс!
Он еще раз оглянулся.
— Хотите, чтобы я вас подвез или нет?
— Я немного задержусь и попытаюсь успокоить этого парня.
Он снова повернулся к двери и остановился в нерешительности.
Какие-то образы и обрывки мыслей расплывались в его сознании на грани реальности и фантазии. Действительно ли он подозревал ее? Как мог он ее подозревать? На чьей стороне она была? Были ли вообще какие-либо стороны? Или все это было обычное, движущееся по кругу месиво, которое снова и снова выплескивалось к его ногам.
— Я сожалею также и еще кое о чем, — сказал он наконец, не глядя на Вирджинию. — О высказанных мной умозаключениях. По крайней мере мне кажется, что я сожалею.
— Кажется и не можешь отважиться, — поддразнила она. — Штрейкбрехер. Иди домой.
— Я поговорю с тобой в понедельник. Или еще когда-нибудь.
— Или еще когда-нибудь. — Она взяла его под руку и провела к входной двери. — Мне придется утихомирить этого идиота, — прошелестела она Палмеру в ухо. — Он избит вполне достаточно для того, чтобы обрушить весь храм на голову себе, всем врагам и всем вообще.
— Предупреди его, — сказал Палмер, повысив голос, чтобы Бернс услышал, — что ему следует беспокоиться в отношении его предполагаемых друзей не меньше, чем в отношении его предполагаемых врагов. — И шепотом: — Если ты задержишься ненадолго, я подожду тебя где-нибудь.
Она покачала головой.
— Разве ты не заметил, за какой угол мы свернули сегодня? — спросила она тихо. — Отныне и впредь мы просто друзья.
— Что-о?
— Спокойной ночи. Иди домой. Спокойной ночи.
— Подожди, я…
Она прикоснулась кончиками пальцев к его губам.
— Спокойной ночи, Вудс.
— Что я сделал…
— Не ты, — прошептала она. — Ничего ты не сделал, хотя сделал более чем достаточно.
— Тогда почему же?
— Просто потому…— Она замолчала. Потом открыла ему дверь и легонько вытолкнула его на лестничную площадку. — Не передавай Эдис от меня привета, — пробормотала она. — Спокойной ночи.