Банкирша

Матвеева Александра

— По тому, как потерпевшая сидит, ясно: обширная гематома.

Добавил что-то по-латыни и расписался где надо.

Танька повела Василька в ванную демонстрировать мое платье.

Они позвали меня, и я пришла. Василек расправил грязную тряпку, с интересом рассматривает, мнет в пальцах ткань.

— А платьишко-то не из дешевых. Почем брали?

Я называю стоимость.

— Рублей?

— Долларов.

Василек присвистнул и остренько глянул мне в лицо.

— Так, может, оно у нее одно такое… — жалостливо

вмешивается Танька.

Василек продолжает смотреть мне в лицо. Одна лохматая рыжеватая бровь ползет вверх. Я киваю.

Платье действительно одно. И не только у меня. В природе. Эксклюзивная модель. Подарок именитого парижского кутюрье. А в общем, ерунда.

Михал Михалыч сидит за столом. Мои подружки угощают его и соседку чаем. Василек присоединяется к ним. Милка показывает ему бутылку коньяка. Он решительно качает головой:

— Не, я на работе.

Милка понятливо кивает и наливает в стакан водку.

Мужчины чокаются и с видимой охотой приступают к еде, Дениска тоже сидит у стола. Перед ним чашка с чаем, но он не может пить. Его глаза, напряженно наблюдавшие за действиями майора, сейчас отражают работу мысли.

Дениска ползет по дивану к Милке и что-то шепчет ей в самое ухо. Милка серьезно смотрит в большеглазое лицо.

— Это точно?

Мальчик кивает:

— Он парням хвастался. Сашка, мой брат, видел.

Милка переводит взгляд на самозабвенно жующего Василька.

— Василек, ты Борьку сейчас не тревожь. Прихватишь его после закрытия рынка. Да поосторожней, он может быть вооружен.

— Да? — неподдельно радуется раскрасневшийся майор. — Это будет славненько.

Он как-то невзначай выпивает еще рюмку, сует в рот кружок сырокопченой колбасы и встает.

— Ну, спасибо, девушки, за хлеб-соль. Пора и честь знать.

И он укатился, погоняя перед собой захмелевшего врача и Дениску, обремененного полиэтиленовой сумкой, которую ему сунула у порога Лидуня.

Танька пошла проводить соседку.

Милка закурила новую сигарету. Лидуня и Лариса обновляют стол, меняя посуду и добавляя закусок.

Я пытаюсь поменять положение тела и ору от боли.

* * *

Наконец мы сели за стол. Танька разлила водку.

— Ну, девки…

Она произносит все положенные ритуальные слова.

Мы выпили не чокаясь, схватили по горстке кутьи и все, включая Ларису, закурили. Хотя курящей у нас считается только Милка.

Мы все родом из одного подъезда, а вернее, из одной подмосковной деревни, переселенной при наступлении Москвы на пригороды. Все первые восемь лет учились в одном классе, и хотя потом у каждой была своя жизнь, связи мы не потеряли.

В подъезде теперь живут только Танька и Милка.

Танька живет в нашей квартире, куда ее Славик привел после свадьбы. А Милка переехала в свою из двухкомнатной на втором этаже.

Ее родители,

выйдя на пенсию, возжелали жить на лоне природы. Они нашли полдома в Кратове — со всеми удобствами и садом-огородом. Всех прикопленных денег не хватало. Тогда они согласились обменяться с одной семьей, тоже из нашей деревни, в которой появился еще один ребенок. Разницы между стоимостью двухкомнатной и однокомнатной квартир как раз и хватило, и Милкины родители уже лет пятнадцать наслаждаются природой, а она — свободой и одиночеством.

Милка — единственная из нас, у кого есть и папа, и мама. У Лидуни и Ларисы живы мамы, у Таньки — отец. У меня нет родителей очень давно.

Видимо, поэтому всякий раз, когда меня по-настоящему прижмет, я иду к девчонкам. Как сейчас.

И снова раздается дверной звонок. Мы уже изрядно выпили и наплакались и теперь, скорее улегшись, чем усевшись кто где, ведем неторопливую согласную беседу обо всем на свете.

Танька чертыхается, нашаривает тапочки и, приволакивая отсиженную ногу, тащится открывать.

Разглядев визитера, весело кричит:

— Ленка, иди посмотри, кто пришел!

В дверном проеме зависла внушительная, до боли знакомая фигура. Юра.

— Ну, заходи, — обреченно роняю я.

— Кто там? — кричит Милка из комнаты.

— Телохранитель, — веселится Танька, — нашел-таки!

Милка образовалась в прихожей. Она кажется абсолютно трезвой, только глаза шало блестят да у прически эдакий особо залихватский вид.

— Юрочка! — пропела она. — Ты очень хреновый работник. От тебя охраняемое тело сбежало.

— Не уберег, — сокрушенно подтверждает Танька. — Накажут.

Мрачное лицо парня залилось краской, он ало сверкнул звероватыми глазами.

— Собирайтесь, Елена Сергеевна.

Я киваю:

— Сейчас, Юра. Только попрощаюсь.

На кухне отдаю Таньке деньги, которые она потратила на стол.

— Ты как? Ничего? — спрашивает Танька, убирая деньги. Она подает мне стакан ледяного кваса.

— Ничего. Лучше, чем утром.

— — Это потому, что поплакала.

— Наверное.

Квас кисло-сладкий, ядреный, от него ломит зубы.

— Ух!

Девчонки остаются у Таньки. За Лидуней и Ларисой после работы приедут мужья, и они посидят все вместе.

Мы долго целуемся под подозрительным взглядом Юры, и я с огромной неохотой покидаю своих подруг.

* * *

С Юрой за правым плечом выхожу из полутемного подъезда и щурюсь от яркого солнечного света.

На улице самое начало того длительного периода времени, когда летний день переходит в вечер.

Моя машина припаркована тут же, у самого подъезда.

«Шестисотый» «мерседес» с затемненными стеклами почтительно рассматривает стайка разновозрастных аборигенов. Со многими из них я знакома, поэтому отвешиваю общий поклон.