Банкирша
Шрифт:
Так Лялька вошла в мою жизнь. Слишком молодая и слишком влюбленная, я не задавалась вопросом, как мог Сережа решать мою судьбу, не спросив меня. Напротив, его поступок казался мне свидетельством веры в меня. Я гордилась этой верой и была готова оправдать ее.
Поглощенные друг другом и своими переживаниями, мы с Сережей не подумали, что будет дальше.
Проведя месяц, отпуска в родной Сережиной деревне, где для всех я была наконец-то приехавшей легкомысленной Лялькиной матерью, мы вернулись
Со временем он убедился, что я счастлива, но так никогда и не простил Сережу и не принял его дочь. Мой брат молчал, а дочка сторонилась своего хмурого дяди.
С Танькой же проблем не возникло. Она досиживала последние декретные месяцы, оформляла Пашку в ясли и во всем помогала нам. Пока я бегала, оформляя документы на удочерение, добиваясь места в яслях и ставя дочку на учет в детской поликлинике (на это ушла чертова уйма времени). Танька сидела в няньках с племянницей и легко управлялась с двумя погодками.
Это она на вопросы бабок во дворе: «Чьяй-то у вас девочка такая?» — дерзко вскидывала голову с высоко взбитыми черными кудрями:
— Наша. Ленкина дочь!
По нашему поселку поползли слухи, но со временем, не имея подпитки, они утихли. Милка, работавшая секретарем у начальника районного отделения милиции, помогла быстро и предельно секретно выправить чистые метрики, и зажили мы с Лялькой тихо и счастливо.
Сережа оказался не семейным человеком. Большую часть времени он проводил в экспедициях, а дома, несмотря на всю любовь к нам, томился и рвался на простор.
Первый звоночек прозвучал примерно лет через десять. Однажды Лялька спросила:
— Мам, что значит «привенчанный»?
Лялька была великой мастерицей задавать самые удивительные вопросы, я же взяла за правило на все отвечать.
— Раньше, если ребенок рождался до брака, родители при венчании ставили его рядом, и он считался законным. Обе дочери Петра Первого были привенчаны. А где ты слышала это слово?
Я спросила просто так, но ответ лишил меня покоя на долгое время.
— Мы с девчонками после школы пошли к гастроному за мороженым, и там какая-то бабушка показала на нас другой и сказала: «Вишь, девочка-то привенчанная». Только не знаю про кого. Нас много было.
Прошло еще три года, и Лялька, прямо с порога. спросила, глядя на нас с Сережей:
— Правда, что папа мне не родной?
А потом, после разговора с Сережей, она пробежала мимо меня с залитым слезами лицом, слепо ударилась о дверь и выбежала из квартиры.
Я помню ее потерянное, помертвевшее лицо, помню, как раскачивалась дверь, как я бежала
Она вышла из дома и упала мне на руки, и долгие годы мы не говорили ни о чем и были близки, как только могут быть близки мать и дочь.
А потом, в пылу ссоры, не помня себя. Лялька выкрикнула:
— Если бы ты была мне родной матерью…
И осеклась, испугавшись…
Наша машина уже давно ехала по Москве.
Я достала косметичку и привела в порядок лицо.
Мне казалось, я ни о чем таком не думаю, просто перед внутренним взором стояли синие глаза в щеточках черных ресниц. Серьезные и доверчивые. Чьи? Костины? Но какого Кости? И сладкий лепет: «Мама».
Случилось так, что Лялька осталась моим единственным ребенком.
Сережа не хотел других детей. Может, боялся, что буду меньше любить Ляльку. Он очень тщательно предохранялся, но, когда Ляльке было пять лет, я все-таки забеременела.
Мы с дочкой были счастливы. Ждали. Иногда мечтали о девочке, иногда о мальчике. Придумывали имена.
Я была на четвертом месяце, когда Лялька принесла из детского сада краснуху и заразила меня.
Врачи настаивали на аборте, пугали, что ребенок родится слепым идиотом. Сережа присоединился к ним:
— Как ты будешь жить, видя его муки?
Я согласилась. Пережила весь физический и душевный кошмар. Операция прошла неудачно, после нее я не чувствовала себя здоровой ни одного дня в течение двадцати лет.
Больше я не беременела. Странно, когда угроза беременности миновала, наша постельная жизнь иссякла.
Постаревший Сережа, выпивая с друзьями на кухне, слезливо жаловался:
— Знали бы вы, что такое прожить жизнь с женщиной, не способной стать матерью.
Но я не чувствовала себя несчастной. У меня была моя дочка. Она мне всегда очень нравилась. Я любила ее и знала, что она любит меня и предпочитает всем другим людям на белом свете.
И Сережу я любила. Он был хорошим мужем.
Заботливым и надежным. Меня устраивало в нем все, даже то, что он не слишком ласков и любящ.
Я любила Сережу за тот подарок, который он сделал мне, — за мою дочку.
Юра по-прежнему молчал. Позже, когда я буду вспоминать эту поездку, мне покажется что-то необычное в его молчании. Я вспомню, как, глядя сзади в его спину, обратила внимание, что он чаще обычного передергивает плечами и гнет вперед шею, словно от внутреннего беспокойства.