Шрифт:
Камил Гадеев
Бар
Мы сидели в маленьком баре. Мы - это я и Саша Танин. Случайный знакомый, представившийся после первой кружки пива и ставший другом после третьей. Разговор был весьма интересным, пиво холодным, а кондиционер мощным.
– Ты не понимаешь, любить по-настоящему, любить страстно может лишь тот, кто умеет ненавидеть - у Саши лихорадочно
– Парадокс, - лениво заметил я.
– Ты видел этих длиноволосых чудаков? Этих фанатиков гитары и костра, любителей сказок и ночных дискотек, или новую волну, взращенную пепси и ригли сперминт, они же все считают себя романтиками!
– Предположим не все, - меня забавляла горячность моего собеседника.
– Да они называют себя циниками лишь потому, что это им кажется романтичным. У них и общность называется - система, контора, - они же продукт общества, так же как человек выдыхает углекислоту, так и общество создает эти течения, они думают, что вне общества, на самом же деле, общество в них. Им никогда этого не понять, они зациклились на своем противопоставлении и не могут взглянуть со стороны.
– А ты можешь?
– Я? Я могу.
– И что это тебе дало?
– Я свободен! Я познал себя. У меня нет комплексов и нет предубеждений, я готов ко всему и могу все.
– Танин откинулся на спинку стула и осмотрел бар - видишь ту парочку?
За крайним столиком сидел парень лет восемнадцати и увлеченно что-то объяснял своей подруге. Та смотрела на него широко раскрытыми глазами и кивала, не забывая изящно стряхивать пепел с тонкой More.
– Я могу сказать, что с ними будет дальше.
Я недоверчиво хмыкнул.
– Он будет говорить ей о любви, потом она встретит другого, а этот чудак будет делать вид, что страдает - Танин прикурил сигарету и продолжил: они оба будут довольны. Он тем, что тоже испытывает то, что поэты называют любовью,
– Стандартная ситуация, и не надо быть пророком, чтобы это предсказать - я тоже достал сигареты и Танин чиркнул зажигалкой.
– У них еще все впереди, это же дети.
– Ты не понимаешь, у них все кончилось не успев начаться, они начинают в постели, забыв о том, что искали!
– Ты поэт - я улыбнулся.
Танин осекся:
– Hикогда! Ты слышишь, никогда не называй меня так!
Я поднял руки:
– О кей, запомнил.
Танин замолчал, дым тлеющей сигареты тонкой струйкой поднимался над полупустыми кружками и исчезал в странном танце.
– Веришь - медленно начал он - я уже не хочу быть человеком, мне претит чувство одинаковости. Я это я, и мне больно, когда я ощущаю себя частью машины.
Мы замолчали. Бармен, поймав мой взгляд, прибавил громкость. Пел Высоцкий. Хриплый голос еще дрожал где-то глубоко внутри , когда Танин снова заговорил.
– Я бы отдал душу за то, чтобы стать собой, стать тем, что я есть.
Я достал лист бумаги, ручку:
– Пиши.
– Что?
– Как обычно: обязуюсь отдать душу после своей смерти в обмен на, и свои условия. Подпись, дата.
Саша улыбнулся, но посмотрев в глаза, вдруг посерьезнел. Ручка, быстро заскользившая по листу, остановилась.
– А когда?
– Hе скоро, лет сорок точно - я посмотрел на часы - извини, тороплюсь.
Танин размашисто расписался и вернул мне все. Я встал, кивнул бармену и вышел.
Hа улице собирались тучи, удушливая жара сменилась, еще горячим ветром, но уже срывались первые тяжелые капли, и листья угрюмо шумели, пытаясь улететь в серое небо.
Очень редко выпадает такая удача, романтик и циник, он ищет, но уже никогда не найдет того, что искал. Я развел руки, пытаясь обнять недовольное небо и исчез.
Хлынул дождь, скрывая все серой стеной.