Барабаны Перна
Шрифт:
Мастер Шоганар только что встал и откушал. Пьемуру были до мелочей знакомы все привычки наставника. Он сидел в своей излюбленной позе, облокотясь на огромный стол, — массивная голова покоится на ладони, другая рука упала на монументальное бедро.
— Что ж, юный Пьемур, это случилось раньше, чем мы ожидали, — произнес мастер совсем негромко, но его голос заполнил все помещение. — Все равно, рано или поздно, это неизбежно должно было произойти. — Нотка сочувствия окрасила густой сочный бас мастера. Широким взмахом руки он отмел звуки, доносящиеся из хорового класса. — Тильгину никогда не сравниться с тобой.
— Что же мне теперь делать без голоса, мой господин? Ведь это единственное, что у меня было…
Мастер Шоганар одарил его таким презрительным взглядом, что Пьемур мгновенно осекся.
— Единственное, что
— Но кто захочет у меня учиться? — воскликнул Пьемур, окидывая сокрушенным взглядом свою тощую мальчишескую фигуру, и голос его предательски дрогнул. — Да и как бы я смог учить, если у меня нет голоса, чтобы показывать?
— Все это так, но огорчительные перемены, постигшие твой голос, предвещают иные изменения, которые со временем с лихвой возместят теперешний ущерб. — Мастер Шоганар сделал жест рукой, как бы отбрасывая последний довод, и, прищурясь, в упор взглянул на Пьемура. — То, что с тобой приключилось, не застало меня, — он ткнул себя толстым пальцем в мощную грудь, — врасплох. — С губ его слетел протяжный вздох. — Никто не может сомневаться или отрицать, что в твоем лице я встретил самого проказливого и плутоватого, самого ленивого, самого дерзкого и нахального из сотен учеников, которых мне ценою изнурительных усилий приходилось доводить до мало-мальски приемлемого уровня. Но, несмотря на все это, тебе удалось достичь кое-какого успеха. Хотя ты мог бы достичь гораздо большего. — Мастер Шоганар выдержал эффектную паузу. — И все же, я считаю, что это уже слишком, хотя и совершенно в твоем репертуаре: потерять голос, так и не исполнив последнего детища мастера Домиса! Несомненно, его лучшего творения, написанного с прицелом на твой голос! Не смей кукситься в моем присутствии, юноша! — Рык мастера Шоганара вывел Пьемура из жалостных размышлений. — Юноша! — Вот в чем весь секрет. Ты превращаешься в юношу. А юноши должны заниматься соответствующими их возрасту делами.
— Какими? — в это единственное слово Пьемур вложил всю свою тоску и отчаяние.
— А вот об этом, юноша, тебе сообщит Главный арфист! — Толстый палец мастера Шоганара сначала уперся в Пьемура, потом указал на фасад здания, куда выходили окна мастера Робинтона.
Пьемур постарался обуздать надежду, которая, едва зародившись, сразу начала пускать ростки в его сердце. И все же он знал: мастер Шоганар никогда не стал бы его обманывать, а тем более, внушать напрасные надежды.
Они оба недовольно поморщились, услышав, как Тильгин допустил ошибку, читая клавир с листа. Незаметно покосившись на мастера, Пьемур прочитал на его лице страдание.
— На твоем месте, юный Пьемур, я бы держался от Домиса как можно дальше.
Несмотря на все расстройство, мальчик не мог удержаться от улыбки: ведь мастер Домис и правда, чего доброго, подумает, что Пьемур решил омрачить его торжество столь несвоевременной сменой голоса.
Шоганар тяжело вздохнул.
— Очень жаль, Пьемур, что ты не смог чуть-чуть подождать. С Тильгином придется столько биться, чтобы он сумел выступить пристойно. Ладно, хватит, не желаю больше ничего слушать! — Он наставил на мальчугана палец. — Катись отсюда!
Пьемур покорно поплелся к двери, но, сделав несколько шагов, оторопело остановился и резко повернулся к учителю.
— Вы имеете в виду сейчас, мой господин, или…
— Сейчас, мой господин? Разумеется, сейчас, а не завтра и не после дождичка в четверг. — Сейчас… и навсегда? — запинаясь, выдавил Пьемур.
Теперь, когда он больше не может петь, мастер Шоганар возьмет себе нового ученика, который будет выполнять для него все те услуги и поручения, которые все эти Обороты были его, Пьемура, обязанностью. И дело не только в том, что Пьемур не хотел расставаться с этой привилегией, — ему было искренне жаль лишиться тесного общения с мастером, которое так много ему давало. Он привязался к Шоганару, и все услуги, которые он оказывал наставнику, диктовались именно привязанностью, а не чувством долга. А больше всего его покоряли своеобразный юмор и цветистая речь мастера, и он безропотно сносил все поддразнивания, взбучки и нравоучения от этого человека, которого ему, несмотря на все уловки
Хотя Пьемуру, как никому другому, было известно, что мастер редко покидает свой кабинет, он почувствовал смутное облегчение. Мальчик сделал несколько нерешительных шагов к Шоганару.
— Сегодня после обеда у вас наверняка будут какие-нибудь поручения?
— Я не уверен, что ты окажешься под рукой, — невыразительным голосом ответил Шоганар, при этом лицо его оставалось непроницаемым.
— Но кто же поможет вам, мой господин? — голос Пьемура снова сорвался. — Я ведь знаю: после обеда вы всегда бываете заняты…
— Если тебя интересует, — глаза Шоганара насмешливо прищурились, — собираюсь ли я взять на твое место Тильгина… Разумеется, мне придется отдать немало времени и труда развитию его голоса и музыкального слуха, но чтобы он все время здесь шнырял… Нет уж, благодарю покорно! — толстые пальцы недовольно пошевелились. — А теперь ступай. Выбор твоего преемника потребует от меня длительных размышлений. Заметь, в моем распоряжении сотни весьма достойных пареньков, которые, я в этом нисколько не сомневаюсь, способны удовлетворить моим скромным требованиям…
От обиды у Пьемура перехватило дыхание, но внезапно он заметил, как дрогнули выразительные брови мастера и понял: старику расставание далось не так уж легко.
— Я тоже не сомневаюсь, — Пьемур отвернулся и хотел закончить разговор на этой беззаботной ноте, но не смог… Ну пусть бы мастер Шоганар в самый последний разочек…
— Ступай, сын мой. Ты ведь знаешь, где меня найти, если вдруг возникнет такая необходимость.
На этот раз прощание было окончательным: мастер склонил голову на согнутую руку и смежил веки, изображая крайнюю степень утомления. Пьемур поспешно вышел и зажмурился от солнца, показавшегося нестерпимо ярким после сумрака зала. Постоял на нижней ступеньке, медля сделать последний шаг, который положит конец его общению с мастером. В горле застрял комок, не имеющий никакого отношения к тому, что происходило с его голосом. Он попытался проглотить его, но противное ощущение осталось. Мальчик потер глаза, и пальцы его увлажнились Так он и стоял, сжав кулаки, стараясь не зареветь в голос. Кажется, мастер Робинтон хотел познакомить его с новыми обязанностями… Значит, мастера уже обсуждали, как с ним быть, когда у него начнет ломаться голос. И можно не бояться, что его вышвырнут из Цеха и отошлют обратно к отцу-скотоводу и опостылевшей пастушеской жизни только потому, что он лишился своего знаменитого дисканта. По отзывам Тальмора, играть на арфе и гитаре ему можно позволить только в том случае, если его аккомпанемент будет заглушен громким пением или звуками других инструментов. Свирели и барабаны, которые он изготовлял у мастера Джеринта, были не более чем сносны и никогда не удостаивались клейма, дающего право продавать их на ярмарке. Ноты он мог копировать довольно аккуратно, когда у него бывало на то настроение, но всегда находилось столько куда более интересных занятий, чем корпение над старыми Летописями, которые другой переписчик мог скопировать гораздо точнее и вдвойне быстрее. И все же под давлением обстоятельств Пьемур не особенно возражал бы против копирования, если бы ему разрешили делать свои добавления. Но это категорически запрещалось, тем более, что мастер Арнор вечно заглядывал через плечо и бубнил про напрасную трату чернил и пергамента.
Пьемур глубоко вздохнул. Нет, все же пение — это единственное, в чем он силен, и именно оно ему теперь заказано. Неужто навсегда? Нет, не может быть! Он даже растопырил пальцы, как бы защищаясь от столь мрачной перспективы, а потом крепко сжал их в кулак. Как замечательно он мог бы петь: ведь он так многому научился у мастера Шоганара, знал столько всяких тонкостей — и о звукоизвлечении, и о фразировке, и об интерпретации, и все это может оказаться впустую, если у него не окажется голоса. И если такое случится, петь он не станет — ни за что! Он слишком дорожит своей репутацией. Уж лучше он вообще никогда рта не откроет…