Баранкин, будь человеком!
Шрифт:
Он сидел на берегу лужи, весь перемазанный цветочной пыльцой, одно крыло у него торчало торчком, а другое повисло, как ухо у собаки. И вид у него был такой несчастный-пренесчастный, что мне его опять стало ужасно жалко, но на этот раз я взял себя в руки.
Собрав последние силы, я пополз молча к луже и стал с наслаждением пить из неё обыкновенную дождевую воду. Малинин попробовал ещё раз заговорить со мной, но я теперь на все его вопросы отвечал презрительным молчанием. Я решил с ним вообще больше никогда в жизни не разговаривать.
Я демонстративно пил из лужи сырую воду (это вместо обещанного нектара!) и размышлял. Неужели
В это время мимо меня пробежал по берегу лужи муравей. Муравей то бежал, то останавливался, а я смотрел на него и продолжал мучительно думать: «…Если такой жизни нет на земле, то, может быть, она есть ТАМ, под землёй, и если от всяких хлопот и забот нельзя улететь, так, может, от них можно просто взять и спрятаться, взять и скрыться от них, предположим, в том же муравейнике…»
Я проводил взглядом муравья и с сомнением покачал головой. Спрятаться в муравейнике, конечно, можно, а как быть с муравьями? Они же, можно сказать, знаменитые работяги. Сколько я ни наблюдал за ними, никогда я не видел, чтобы муравьи просто сидели бы на месте и ничего не делали. Всё время они или куда-то бегут, или откуда-то возвращаются и всегда с собой тащат или какой-нибудь листик, или комочек земли, или хвойную иголку… И на муравейник как ни посмотришь, всё время они его ремонтируют, с утра до вечера…
Вот так превратишься в муравьёв, а они возьмут и заставят вместе с ними пыхтеть на строительстве… Нет уж, если и рискнуть ещё раз, то превратиться во что-нибудь другое, только не в муравья!.. А в кого? В кого же всё-таки нужно превратиться так, чтобы опять не влопаться в эти ужасные перепалки и передряги, из которых мы с Костей еле ноги унесли? В кого же надо превратиться? В кого?..»
И тут я вдруг неожиданно вспомнил, как в тот злополучный день на общем собрании Алик Новиков почему-то обозвал нас трутнями! Тру-тня-ми! Минуточку! Минуточку! А что такое трутни? А трутни — это, между прочим, и есть такие существа, которые ведут такую жизнь, о которой мы мечтали с Костей на лавочке! И не «кажется», а абсолютно точно! Совершенно даже определённо! Поэтому они и называются тру-тня-ми! А если всё это так, тогда почему же мы превращались в воробьёв и в бабочек? Вот дураки! Какие же мы с Костей были беспросветные дураки!
— Малинин! — закричал я (когда я понял нашу ошибку, я, конечно, сразу же перестал сердиться на Костю и решил тотчас же поделиться с ним своим открытием). —Малинин! — закричал я. — Ох и дураки мы с тобой, Малинин!
— Конечно, дураки! — согласился со мной охотно Малинин, — Особенно ты, Баранкин!..
— Да я-то, я просто круглый идиот, Малинин! И как это мне сразу в голову не пришло!.. Сколько зря времени потеряли!
— Вот именно! — отозвался Костя.
— И зачем нам надо было превращаться с тобой в воробьёв и бабочек?
— Вот я тебя и хочу об этом спросить, Баранкин! — сказал Малинин. —
— Когда нам надо было сразу же превратиться в трутней!
— Как — в трутней? Почему — в трутней? — закричал Костя Малинин испуганным голосом.
— Потому — в трутней, что трутни потому и называются трутнями, что они в жизни ничего не делают или делают только то, что им захочется! А мы с тобой на лавочке как раз об этом и мечтали!
— Знаешь, Баранкин! — сказал Малинин каким-то противным голосом. — Я из-за тебя уже столько истратил сил на то, чтобы ничего не делать, что уж лучше бы я всё время что-нибудь делал!
— Малинин! — закричал я, — Но ведь я тоже не меньше твоего на это сил потратил! А теперь мы превратимся в трутней и от всего этого и отдохнём!
— Как — превратимся! — завопил Костя Малинин, — Опять превратимся?.. Ну знаешь, Баранкин! Хватит с меня, Баранкин! Я и так за эти два раза напревращался по горло!
— Костенька! Так ведь те же два раза не в счёт! Раз не в того, в кого надо, превращались, значит, не считается ведь!
— Почему это — не считается?
— Потому что надо же нам в конце концов превратиться в того, в кого надо было превратиться… А превратиться-то нам надо было в трутней!..
— Да в каких трутней?.. — спросил Костя вдруг каким-то спокойным и даже безразличным тоном.
— Ну что ты? — сказал я. — Что ты, не знаешь, что ли, какие бывают из себя трутни?
— Не знаю я, какие из себя бывают трутни, — ответил Малинин, почему-то потягиваясь и зевая.
— Ну что ты, Костя, — сказал я растерянно, — ты должен знать, какие бывают они из себя…
— Почему это я должен?.. А ты сам-то, Баранкин, знаешь?..
Я хотел по инерции закричать, что я, конечно, знаю, какие трутни бывают из себя, но поперхнулся и ничего не сказал, потому что, честно говоря, я… я не имел ни малейшего представления о том, как выглядят эти самые изумительные трутни, в которых нам давно бы следовало превратиться с Костей Малининым! Вместо этого я произнёс совсем другое.
— Ну что ты, Малинин, — сказал я, — помнишь, нам Нина Николаевна рассказывала про трутней и рисунки показывала…
— Не помню, — сказал Малинин, — и ты не можешь помнить…
— Это почему?
— Потому что на этом уроке мы с тобой вместе изобретали новый язык…
Это правда, на том уроке мы с Костей действительно оба не слушали Нину Николаевну: в это время мы изобретали новый язык. Задача была трудная, нужно было изобрести такой язык, который на всём земном шаре понимали бы только два человека — я и Костя Малинин. Поэтому нам, конечно, было не до Нины Николаевны и не до трутней…
— Подожди, Малинин, — сказал я, — но ты же иногда посматривал на доску?
— Ну и что?
— Так, может, ты хоть случайно запомнил, как выглядят эти трутни?..
— Ничего я не запомнил, — сказал Малинин, снова потягиваясь и зевая.
— А ты, может, мне это нарочно говоришь, чтоб не превращаться в трутней?
— Да честное слово!!!
Это был ужасный удар. Ни я, ни Малинин не имели ни малейшего представления о том, как выглядят трутни, в которых нам следовало превратиться.