Барбаросса
Шрифт:
Ночью заодно досталось от Сталина и Хрущеву; кажется, Сталин не был трезв, подвыпив в компании своих верных опричников – Молотова, Берии, Маленкова, Жданова и прочих; он сказал, что если немцы вознамерились брать Воронеж, то лишь затем, чтобы от Воронежа ринуться на Москву; Сталин начал попросту издеваться над Хрущевым, спрашивая:
– Ну, что еще там немцы подбросили? Неужели вы это всерьез принимаете? Даже самолет прислали и генерала вам с картами подкинули, а вы во все верите?..
Наверное, он опять ни во что не верил, по-прежнему собираясь оборонять Москву, как и в прошлом году,
Это дало повод для удивления Кейтеля, который после войны говорил нашим офицерам в Бад-Мондорфе:
– Мы были удивлены, что наступление на Воронеж сравнительно быстро увенчалось нашим успехом…
………………………………………………………………………………………
21 июня Иоахим Видер прибыл на передовую возле Белянки, когда закончилась очередная атака по захвату пленных.
– Обыскали самолет? – спросил Видер.
– Там нечего искать. Обломки и головешки.
Видер приступил к допросу пленных красноармейцев:
– Вы видели, как вчера упал наш самолет?
– Да. Он сразу загорелся.
– Что было дальше?
– Один ваш офицер выскочил и побежал. Его срезали из автомата. Больше ничего не знаем.
– Он отстреливался?
– Да. На всю обойму.
– Значит, одна рука его была занята пистолетом. Вы не заметили, что у него было во второй руке?
– Ничего не было.
– А может… портфель? – подсказывал Видер.
– Нет, портфеля не видели…
Видер велел поднимать полк в новую атаку:
– Мне нужны пленные, знающие больше тех, которых вы взяли. Не советую спорить. Вопрос с этим «шторхом» гораздо сложнее, нежели вы думаете. Сейчас им занимается сам фюрер!
Гренадерам снова выдали шнапс и кофе, снова проделали артподготовку – атака! Потом мимо Видера протащили убитых в рукопашной. Прикладами гнали пленных. Среди них только один красноармеец был очевидцем падения самолета. Видер сразу налил ему коньяку, угостил сигаретой.
– Успокойся, – сказал ему Видер. – Ничего плохого с тобой не случится… Что тебе больше всего запомнилось в том офицере, который выскочил из самолета?
Пленный нервно досасывал сигарету.
– У него на брюках… вот так, – показал он по бокам своих галифе, – был красный лампас. Как у генерала…
Видера передернуло: это мог быть майор Рейхель.
– Куда его дели? – жестко спросил он.
– Закопали. По-божески.
– Можешь найти могилу?
– Не уверен.
– А придется… пошли! – сказал Видер.
«Мы получили задание, – вспоминал он, – до конца выяснить все обстоятельства дела и избавить командование от мучительной неопределенности». Он-то, как разведчик, знал истинную цену портфеля… Пленного вывели к разрушенному «фезелер-шторху», велели осмотреться. Он показал в кусты:
– Вот в эту ольху он и сиганул от нас.
– Если хочешь жить, отыщи нам его могилу. Вот тебе лопата. Сам будешь и раскапывать.
Пленный долго бродил в ольховнике, подозрительно озираясь, и Видер на всякий случай расстегнул кобуру,
– Вынь его, – распорядился Видер. Ветками, сорванными с ближайшего куста, он обметал серую землю с серого лица. – Да, это он… Рейхель! – убедился Видер, но вылезти пленному из могилы не позволил и достал «Вальтер». – В этой яме ты и останешься, пока не вспомнишь, что было в левой руке нашего майора, если в правой он держал пистолет.
– Портфель… кожаный, – ответил пленный из могилы (и весь сжался в комок, ожидая выстрела в затылок).
– Куда делся этот портфель?
– Отдали. Мы отдали.
– Кому?
– В политотдел дивизии…
«Итак, – записывал Видер, – наши худшие предположения подтвердились: русским было теперь известно все о крупном наступлении из района Харьков – Курск… Противник знал и дату его начала, и его направление, и численность наших ударных частей». Об этом сразу же сообщили в ставку Гитлера, а Франц Гальдер оставил в дневнике моральную сентенцию: «Воспитание личного состава в духе более надежного сохранения военной тайны оставляет желать лучшего».
Вильгельм Адам сказал Паулюсу:
– В сороковой танковый корпус нагрянули эсэсовцы и утащили за собой «шаровую молнию» – нашего Штумме! Боюсь, что для него это плохо кончится. Лучше бы вы сразу разрешили ему отправиться в Африку к Роммелю.
Паулюс тяжело переживал арест своего генерала.
– Если кто и виноват в этой истории, – сказал он, – так это сам майор Рейхель, которому не терпелось глядя на ночь поспеть в свое казино к казенному ужину.
На его столе вдруг запрыгала зеленая «лягушка»; на связь с Паулюсом вышел сам фон Бок, обеспокоенный пропажей портфеля: ведь именно 40-й танковый корпус Штумме и должен был «проложить армии путь в большую излучину Дона».
– Можем ли мы изменить планы «Блау»? – волновался фон Бок. – Теперь я думаю, что если их отложить на некоторое время, то вы будете в Сталинграде уже не в июле, а только зимою!
– Я встревожен не менее вас, – отвечал Паулюс. – Но Шестая армия уже нацелена на большую излучину Дона…
24 июня гроза коснулась и бункеров «Вольфшанце». Гитлер выходил из себя от ярости, генералы ОКВ обвиняли генералов ОКХ, а Гальдер, чуть не плача от оскорблений, записывал: «Травля офицеров генерального штаба… по делу Рейхеля… фон Бока завтра вызывают к фюреру». 25 июня фельдмаршал фон Бок прилетел в Ставку, где Гитлер встретил его отъявленной бранью:
– Из-за какого-то идиота Штумме наша операция «Блау», в таких муках рожденная, уже валяется с проломом в черепе. Не так уж глупы русские, чтобы в наши секретные директивы заворачивать селедку… Они, конечно, сделают выводы. Но я же не могу останавливать армии на пороге Дона и Кавказа!
– Да, мой фюрер, – соглашался фон Бок.
– Там все планы, там карты… Рейхель имел все.
Как бы подтверждая слова Гитлера, с фронта пришла радиограмма: русская авиация дальнего действия начала обкладывать исходные позиции армии Паулюса, особенно точно прицеливаясь по штабу 40-й танковой бригады подсудимого Штумме.