Бардо
Шрифт:
Жизнь – это очень просто. Жизнь человека – это тело. У нее две ноги: рождение и смерть, а между ними болтается галлюцинирующий член – процесс гниения. Член, который ты сам должен глотать в позе уробороса и не давиться. Своего собственного сокровенного счастья во имя.
для чего тогда все?
чтобы быть навсегда.
да,
но нас никогда
никогда никогда
не будет
навсегда.
Ты будешь ходить, маленький, как великан, полный и жирный до совершенства, полный до несовершенства, до ничтожного мига, до бесконечности полный горя, решать, что важнее: безопасность или жизнь.
И час за часом,
небо за небом
ты будешь там,
где
пока не закончится тело.
А еще что? А что еще? А с Романом что? А с Романом любовь. Это такая странная шутка из мира отсталых животных и умных тоже любовь ощущение такое что вот-вот-вот-вот и все сдохнешь или окажешься в раю так оно и есть странная шутка штука любовь такое ощущение что вот-вот ощущение словно сдохнешь а оно так и есть вот ты и сдох ха-ха дебилоид. Любовь не идеальная. Она лучше, чем идеальное. Она ужасна. Любовь все время пытается залезть в стиральную машинку, отмыть, постирать себя, высушить, укутаться в чистых и белоснежных, как новые божественные простыни, словах. Но из раза в раз обнаруживает себя в нижнем белье, заляпанном спермой и краской не наступивших месячных. Природа получает свое, затем влюбленные ненавидят друг друга, и вся прочая параша, которую отлично знают все лошары, а кончается все это дело быстро, как конча.
Полный отстой. И да-да, простите, извините, что-то я немного обронился на пол и текст поплыл, как бухой. Вот так вот это выглядит, когда я расслабляюсь и перестаю пытаться вам понравиться. А вы думали, те унизительно-понятные предыдущие главы – это все, что я могу? О нет, я могу быть сколь угодно непонятен. Забавно. Я могу сколь угодно много харкаться вам в лицо и обезьянничать. Вы же все равно поверите в бредятину, которую я расскажу вам про Романа. Ваш мозг просто удалит все эти предложения, как нежелательные. Как так? Он – мой шпион. Поверите и правильно, ведь вся эта история – правда. В подтверждение могу предоставить все исписанные мной страницы текста. Постойте. Так они же перед вами! Кстати о кроватях.
Любовь лежит спокойно только на решетчатой кровати. И ясна она лишь самым тронутым и всем несчастным из безумных. А еще у нее очень липкая слюна и рассчитано все на то, чтобы ты съел себе зубы. Чтобы захотел быть ничем, ничто не значить. Без губ, без тела. Ничто не ждать и ничего не получать, ничего не знать и ничего не узнавать. Это как тот случай.
Перед глазами ее локоны рвут свое пузо от хохота. Им смешно. Хотя только что было грустно. Два полных бокала пива стоят перед ними. Все мысли на столе. Четыре бокала выпиты. Вера сидит напротив. Роман глотает каждый ее вдох. Каждые ее глаза, каждые ее русые волосы. И вдруг. Опять. Тревога вылазит. Не понятно откуда. Может быть из-под стола, может быть из кухни ресторана. Или тревогу приносит официант, или она падает на Веру с потолка. Но неожиданно ее глаза опустошаются на секунду. Затем возвращаются. Люди смеются, говорят о пустяках. Кто-то заказывает бургер. А Верены глаза опять повисают в пустоши. Роман не понимает, смотрит она в сторону или в никуда. Раз за разом ее глаза пропадают и возвращаются. И опять застывают. Смотря сквозь всего существующего. Страх. Страх завладевает костями Романа, когда он машет перед ее глазами руками, а она ничего. Ничего.
– Вера? Что с тобой?
– А? Ничего. А что?
На этих словах тело решает напасть. Резкая судорога толкает Веру в грудь и подчиняет себе ее всё. Вера рвет. Белки пожирают зрачки. Остается лишь одна невыносимо белая и безжизненная: пустота в глазах. Дьявольский ритм царит. Роман не понимает, что дальше, что делать, что нужно, что происходит, что
– А? Что?
– Что с тобой?
– Где я?
– Только пожалуйста, успокойся.
То оглядывается вокруг, видит, где она и снова уходит в кошмарный припадок из невозможных снов. То оглядывается вокруг, видит, где она и рыдает в ужасе от того, что вокруг и где она, то оглядывается и уходит снова, все повторяется снова, все повторяется снова, все повторяется.
– Что с ней?
– Я не знаю, вызовите скорую, пожалуйста.
– Надо положить ее куда-то. На улице есть лавочка.
– Лавочка? Вы с ума сошли? Там снег идет.
– Хорошо. На стол ее.
Это бармен. Его лицо вопрошает, что это за бред. Оглушенные страхом зрители озираются на происходящее. Бургер остывает на ужаснувшемся столе. Что с ней происходит? Кто это? Но на лицах не сострадание, нет, травяной сбор: из отвращения, страха и тревоги.
За руки, за ноги! Это нечто вырывается. Бармен с Романом пригвождают Верено тело к столу. Кладут набок несчастную голову. Держи ее! Скорая будет где-то через десять минут. Романовы руки держат Верены щеки. Еще немного. Только, пожалуйста, успокойся.
– А? Что? Где я?
Верены прицелы не фокусируются. Ее пугает все, даже сам испуг. Она сканирует предметы вокруг и решительно падает в судорогу. Зрители устали от ужаса и возвращаются к ужину. Пытаются заткнуть свои уши разговорами о ерунде. Чушь из их ртов заглушает биение Веры о стол. Стук дрожи. Никто не поможет. Всё невозможно.
– Скорая!
В паб врываются люди в спасительной одежке.
– Так. Что с ней?
Глотая икоту и отвращение с колой зрители вздрагивают на стульях. Затем вновь забываются в разговорах.
– Так что с ней?
– Думаю, эпилепсия. – Твердит Роман и сам не верит.
– А раньше бывало такое?
– Нет, но врач говорил, что может.
– Ясно. Берем ее.
Носилки вносят в бар. Кто-то смеется и чешет зад. Два бугая хватают приступ, пытаются поднять его и вынести. Впопыхах бежит официант. Вам как: картой или налом? Оплатите, а то ее вещи мы себе оставим. Пока любимое создание хватают медработники, Роман платит всем, чем может. Агонирующее тело рвется из кожи. Чек возьмете? Не забыть все вещи. Сумка. Телефон. Проверить еще раз. Носилки с трясущимся живым Вереным трупом выносят из бара. За ними бежит сердце Романа. Бургер доедается.
Никто никогда, как ты.
«О высокородный, сейчас ты будешь испытывать приступы сильной радости, чередующиеся с приступами сильной печали, и эти состояния будут меняться мгновенно, словно состояние веревок, приводящих в движение ковш катапульты. Не испытывай ни малейшего стремления к радостям, и не испытывай неудовольствия от страданий».
Бардо Тхёдол. Тибетская Книга Мертвых.
Я ужасный человек, но я улыбаюсь. Опять трамвай. Сороконожкой проползает по улочкам мимо глаз. Вчера. Было ужасно. Невыносимо. Я ждал. Не мог более смотреть, заглядывать в телефон. Листать уведомления. Может, еще одно сообщение от нее? Нет. Не смотреть. Смерть. Не смотреть, но видеть. Красиво. В чем разница? Видеть что? Надоели витрины. Zara, Armani, Кофе, Столовая. Каша из детства. Садик. Мама. Одно и то же. Дерьмо. Не только их, и вчера. Когда ненавидишь себя, ненавидишь все. Всегда.