Бархатные мечты

Озерова Елена

— А мне он этого не говорил.

— Представь себе, предоставил. И если они будут уверены, что мы с Арсеньевым никак не пересекаемся, что он не знает даже, где я, они должны тогда оставить его в покое. Так что пусть все остается по-прежнему. Ты меня не видела и не слышала.

— Ты уверен, что так лучше?

— Мне кажется, да.

Митя снова заходил по комнате, очевидно, взвешивая все «за» и «против». Потом остановился перед Нелли:

— Да. Пусть все остается

как есть. За Арсеньевым они, очевидно, следят. Если я сейчас позвоню Андрею или встречусь с ним, они и меня засветят, и в него вопьются мертвой хваткой. Если же я на этот их звонок никак не отреагирую, они наконец поймут, что Арсеньев никак не может повлиять на факт публикации или непубликации статьи. И тогда он им станет больше не нужен. Логично?

Нелли не ответила.

— Я спрашиваю, логично?

— Вполне. Только…

— Что опять?

— Все равно мне все это не нравится.

Она встала, слегка потянулась, разминая затекшую спину:

— Ну ладно, пошли на кухню, я буду тебя кормить.

За ужином они болтали на разные несущественные темы. Нелли улыбалась, смеялась, а про себя никак не могла решить еще одну проблему: сказать ли Мите о том, что она случайно узнала в поликлинике? Теперь, когда она наглядно увидела, в какое опасное дело он встрял, ее прежнее решение промолчать уже не представлялось особенно удачным. Если Кира ждет Митиного ребенка, это заставит Митьку быть более осторожным и не лезть на рожон. Тревога за Митькину жизнь у Нелли была сильнее, чем ревность к той красивой блондинке. А если нет? Если это не Митькин ребенок, то известие о том, что любимая женщина потеряна навсегда, заставит его сломя голову ринуться в самое пекло.

Это последнее соображение перевесило. На этот раз Нелли ничего не сказала.

24

С утра у Жени было удивительно хорошее настроение. Погода была замечательная, после трехдневного дождичка снова установилась жара. Проснувшись, она выглянула в окно и сразу решила, что сегодня они с Санькой сразу после завтрака отправятся купаться.

Она тихонечко напевала, возясь у электроплитки, дверь на террасу была распахнута, и от кухонного стола, где стояла Женя, были видны кусты цветущего шиповника. Лариса Васильевна, глядя на дочь, ласково улыбалась: она давно уже не видела ее такой.

Сегодня должен был приехать Андрей.

Когда он вернулся из командировки, то на следующий же день неожиданно объявился на даче — с утра пораньше. Они как раз завтракали. Санька с радостным визгом выскочил из-за стола, кинулся к нему и повис на отцовской шее. Женя смотрела настороженно, не зная, чего ожидать и к чему готовиться. Андрей как ни в чем не бывало поздоровался с Ларисой Васильевной, обогнул стол, наклонился к жене и поцеловал ее в щеку. Этот поцелуй ее удивил, был он не «дежурный», как обычно, а какой-то слишком нежный, слишком виноватый. И потом он весь день вел себя так же, как в начале их романа — как будто прежний Андрей, которому она позвонила в отчаянии как-то ночью, снова к ней вернулся.

Отношений они в тот раз не выясняли: он разговора на эту тему не заводил, а Женя заняла выжидательную позицию. Однако, судя по всему,

Кира была права — то увлечение оказалось недолговечным. Но спрашивать она сейчас все равно ничего не будет, пусть сам расскажет, когда созреет и сочтет нужным. А не расскажет, она спросит, но тоже как-нибудь потом, когда отболит и затянется временем. А может быть, и не спросит.

Андрей тогда остался на ночь. Она постелила ему отдельно, на террасе, но ночью он пришел к ней — и какая это была ночь! Теперь она не могла бы сказать, что на ее месте в постели Андрея могла бы быть любая другая — нет, в ту ночь Андрей любил именно ее, хотел ее так, как давно уже не хотел. И почему-то после той ночи к ней снова вернулась уверенность, что она для него — единственная.

Только одно тревожило Женин покой. Потом, когда они, обессиленные любовью, лежали рядом на влажных простынях, она вдруг поймала на себе его взгляд — такой странный… В глазах Андрея застыл страх. Он смотрел на нее так, словно… Словно ее могли у него отобрать. Она потянулась к нему, обняла за шею и притянула его голову к груди. Он уткнулся в теплую ложбинку, вздохнул — или всхлипнул? Но через минуту перед ней был уже прежний Андрей, сильный и уверенный в себе.

Сегодня он должен был приехать снова. Обязательно. Они с Санькой обещали пойти встречать его к шестичасовой электричке.

Все шло как задумано. Женя сводила сына на пруд, искупалась и сама, а потом долго валялась на песке, подставляя солнцу уже довольно загорелую спину. Санька возился рядом, строя башню из песка. В половине второго они вернулись домой. Она покормила Саньку, уложила его спать, а потом, удалив в сад под яблоню Ларису Васильевну, стала готовить праздничный обед. Она решила, что сделает вареники с вишнями — Андрей их так любит! — и пельмени.

Женя сама не заметила, как провозилась с готовкой почти до пяти. Закончила, посмотрела на часы и ахнула: надо было поднять Саньку, накормить его полдником, самой привести себя в порядок — до шести оставалось всего ничего, а до станции еще минут пятнадцать ходу!

Они с Санькой встречали шестичасовую электричку, потом — в шесть пятнадцать, потом… Прождав до половины восьмого, Женя поняла, что Андрей сегодня не приедет. Когда они возвращались домой, в ней все просто клокотало от негодования. Бедный Санька еле за ней поспевал.

Ну уж нет! Хватит! Она не позволит так над собой издеваться! Он что, думает, будто жена — игрушка? Захотел — поиграл, а надоела — бросил?

Решение созрело внезапно. Женя попросила маму уложить Саньку в десять и завтра с утра присмотреть за ним, а сама стала лихорадочно собираться в Москву. Лариса Васильевна следила за ней встревоженными глазами:

— Куда ты поедешь на ночь глядя? — попыталась она урезонить разъяренную дочь. — Может быть, случилось что-то непредвиденное, завтра с утра приедет! Может, что-то по работе!

— Если действительно по работе, завтра с утра мы вернемся вместе, — ответила Женя сквозь зубы, запихивая в сумку зонтик.

— Свитер хоть возьми теплый!

Женя накинула на плечи свитер и быстро сбежала по ступенькам крыльца.

В Москве она была в половине десятого вечера. Еще не было очень темно, но наступили уже поздние сумерки — близился август.