Барин-Шабарин 3
Шрифт:
В любом случае, мое бегство было бы расценено, как подтверждение преступлений. И тогда я уже не отмажусь от грязи, к которой прилипнет ещё и обвинение в трусости. А ведь, прикрывая коррупцию, многое могут просто навесить на меня. Нет, козлом отпущения я быть не хотел.
– Яков Андреевич, так мы в околоточную идём? – обратился я к Молчанову, которому чуть задело икроножную мышцу.
Земскому исправнику, прибывшему меня арестовывать, мои бойцы уже оказывали медицинскую помощь, а он закатывал глаза, будто сейчас помрёт. Постанывал, как… Девственница, когда репетировала первую брачную ночь.
Молчанов – явно человек не совсем мужественного
Назвать полицейское управление околоточной я несколько поспешил. Ещё так никто не называл место, куда свозят преступников. Между тем, подобное понятие уже бытовало, так что меня поняли. Демонстрируя всю «скорбь еврейского народа» и трагизм умирающего лебедя, Молчанов был подхвачен под руки и сопровождён к моей карете. Не знаю, был ли когда-нибудь ещё случай, чтобы в Екатеринославе потенциальный преступник, я имею в виду себя, сам ехал в полицейское управление, да ещё законников вёз. Для меня было удивительно, что полицмейстер Марницкий также решил проследовать за мной.
Его не было на том самом втором этаже, где я ночевал и где готов был отбиваться от любых врагов. Напротив, Федор Васильевич Марницкий даже поселился в другой гостинице, недалеко от «Морицы». Но мы договорились, что с самого утра он придёт ко мне. Видимо, ростовский полицмейстер всё-таки принял окончательное решение – быть со мной до конца и бороться с той самой преступностью, для чего, собственно, и был призван на службу когда-то.
Полицейское управление представляло собой убогое строение, один в один похожее на Земский суд. Причём два этих дома находились буквально рядом, метрах в ста друг от друга. Здесь не было какой-либо камеры предварительного заключения. Как мне поведал сам Молчанов, меня должны были отвезти сразу в тюрьму. Вот на это я никак не хотел бы соглашаться. Не знаю, оказал ли бы сопротивление, но уж возмущался бы до последнего.
Вместе с тем, и Молчанов опасался со мной поступать жестко. После смерти Кулагина административного ресурса, как и силы, чтобы меня заставить что-либо сделать, у исправника не хватало. Он сам был в крайней степени растерян, и всё больше причитал что-то о том, что у него ранение и вовсе ему нужно идти домой и он не хочет ни в чём участвовать. Очень надеюсь, что, если Молчанова и не посадят, то точно снимут с занимаемой им должности. Такой земский исправник – это позор губернии.
– Вы должны мне дать честное слово, что никуда не сбежите, – всё же собравшись с мыслями, заявил мне Молчанов.
– Если бы я хотел это сделать, то не преминул бы воспользоваться случаем. А так мне самому очень важно разобраться во всём том, что произошло, – я с трудом сдерживался, потому как даже не понимал, что именно мне может предложить сейчас Молчанов. – И что же дальше? После того, как я даю вам слово никуда не сбежать?
Яков Андреевич Молчанов замялся, явно не до конца понимая, что именно ему нужно сделать. Кажется, само то, что я никуда не бегаю и хочу во всём разобраться, а также собственное ранение сильно выбивало из привычной колеи земского исправника. Или, привыкший быть ведомым, Молчанов просто не умеет принимать решения?
– Беги к вдове Кулагиной и возьми с неё объяснение, как и что случилось, – нашёлся Молчанов.
– Я попрошу вас, господин земский исправник, уведомить его превосходительство губернатора о том, что именно произошло. И пусть ваш посыльный передаст, что ещё
Я будто наяву видел, как мог скривиться губернатор Фабр, у которого и так сидит сейчас на шее с удавкой ревизор, а тут ещё я со своими проблемами и трудностями и шантажирую отсылкой документов в Сенат и в страшное Третье Отделение. Однако, если губернатор не навёл порядок ранее, то я ему в этом помогу. Ну, а будет здесь при этом сидеть губернатор Фабр или кто-либо другой, это уже вторично.
Мы же сидели в управлении, и Молчанов полностью оправдывал свою фамилию. Он отводил взгляд и просто молчал. Я уже попробовал его натолкнуть на мысль, что нужно бы не только ему, но и мне увидеть место преступления тоже, что, весьма вероятно, я смогу каким-либо образом помочь в расследовании. Но Молчанов не только молчал, но и не слышал.
Тот мирок, в котором жил земский исправник, вдруг рухнул. Нет Кулагина, покровителя и хозяина, есть только его труп, с которым ещё непонятно, что нужно делать. Если бы какие-то разбойники убили Кулагина, то всё ясно. Если бы именно я был взят на месте преступления, так тоже проблем бы особо не возникло – обвинить, судить, казнить. Но была записка, суть которой Молчанов мне так и не поведал. И больше, ну кроме предполагаемого мотива, ничего не указывало на меня, как на убийцу. Я так подозреваю, что записка эта смущает даже самого земского исправника, и ему очень хочется, чтобы из всей это проклятой кутерьмы его кто-то вызволил. Вот сидит, молчит, вздохи сдерживает.
Мы просидели ещё с полчаса, когда в полицейское управление, словно вихрь, ворвался Яков Андреевич Фабр.
– Что произошло? Почему до сих пор нет доклада? – сразу наехал на своего тёзку губернатор. – Черти что творится. И всему имя – Шабарин!
Несмотря на ранение, Молчанов резко поднялся, комично выставил свой живот вперёд, словно это не живот, а грудь колесом, и он бравый удалой офицер, а не толстый чиновник.
– Потрудитесь, господин Шабарин, объясниться, что это за войну вы устроили в центре города? – потребовал Фабр.
– На меня, – как можно твёрже начал я – мол, очнитесь, господин начальник всего здесь, – совершено вооружённое нападение группой установленных лиц. Это были исполнители, нанятые убитым ночью вице-губернатором Кулагиным. На служащего вашего, почившего Андрея Васильевича Кулагина, я имею множество сведений о преступной деятельности, – здесь я сделал небольшую паузу, чтобы проследить за реакцией Фабра.
Губернатор имел запоминающееся лицо, с выдающимися, даже, наверное, болезненными на вид глазами. Они у него были вечно будто выпучены. А сейчас же и вовсе казалось, что глазные яблоки губернатора вот-вот выпадут из глазниц.
– Так то, что сказал посыльный о том, что некие бумаги уже направляются в Правительствующий Сенат и в Третье Отделение его Императорского Величества… Это правда? – выкрикнул, казалось, всегда сдержанный губернатор.
– Одно ваше слово, и я повелю своим людям нагнать вестовых и придержать эти бумаги до выяснения обстоятельств, – сказал я и не отвёл свой взгляд от грозных очей губернатора.
Сам виноват, что развёл здесь такую клоаку. Однако я не собирался сейчас действовать так резко. Если сейчас Кулагин мёртв, то зачем ворошить его дело в публичном пространстве? Можно же всё тихо, тайно решить: посадить тех, кто достоин сидеть, уволить всех, кто не соответствует своей должности.