Барклай-де-Толли
Шрифт:
«Скромный, простой и лишенный в своем положении должного авторитета, Барклай сначала не остановил, а потом не поддержал своего оскорбленного генерал-квартирмейстера» [70. С. 203–204].
Вечером великий князь Константин Павлович выехал в Санкт-Петербург, получив письма к императору Александру от Барклая-де-Толли и от генерала Ермолова. В своем письме А. П. Ермолов сделал краткий отчет о военных событиях с 4 по 7 августа и рассказал о вредном влиянии на войска непрерывного отступления.
Н. А. Полевой констатирует:
«Все падало на главнокомандующего: его обвиняли в незнании воинского дела, непростительной робости, даже измене. Холодно встречаемый
Но и в этих тяжелейших условиях Михаил Богданович «соразмерял потребность и опасность битвы, видел необходимость и невозможность дать ее» [110. С. 66].
Ермолов изложил императору свое личное мнение по поводу Барклая-де-Толли в следующих словах:
«Дарованиям главнокомандующего здешней армии мало есть удивляющихся, еще менее имеющих к нему доверенность, войска же и совсем ее не имеют» [153. С. 145].
Как видим, даже начальник штаба Михаила Богдановича не понимал спасительной для армии и России сути его действий. К сожалению, и он в числе многих других готовил этим почву к назначению популярного в России и в армии главнокомандующего. Однако хорошо известно, что популярный — это далеко не всегда лучший. Популярность может длиться день, и совсем не она достается по наследству детям и внукам, и не всем было дано понять то, о чем, не уставая, говорил Барклай-де-Толли…
Русские армии продолжали спасительное отступление.
11 (23) августа князь Багратион, оказавшись перед угрозой обхода своего левого фланга, сам предложил отойти к Дорогобужу, утверждая, что там имеется очень сильная позиция. Барклай-де-Толли, напротив, располагал совершенно другими сведениями: его квартирмейстеры нашли позицию при Дорогобуже негодной, да и сам он счел ее «слишком тесной» [95. С. 186].
После этого Михаил Богданович послал генерала Трузсона и полковника Толя к Вязьме с целью выбора там позиции для сражения. Но они вернулись с донесением, что около Вязьмы подходящей позиции не найдено, зато она была отыскана за Вязьмой, у селения Царево-Займище.
Безусловно, давать генеральное сражение сильному противнику на плохой позиции было бы безумием. Тем не менее, решение Барклая-де-Толли идти к Царево-Займищу вызвало в армии уже просто крайнюю степень неудовольствия. Больше всех усердствовал конечно же князь Багратион: он не скрывал своего бурного негодования и не жалел обидных упреков. В результате, уже никто не верил обещанию Михаила Богдановича сражаться, а самого его штабные остряки стали за глаза звать «Болтай да и только» [131. С. 71].
В это самое время Барклай-де-Толли написал императору:
«Кажется, теперь настала минута, где война может принять благоприятнейший вид, потому что неприятель, невзирая на его усилия соединить все силы… слабеет на каждом шагу, по мере того, как подается вперед, и в каждом сражении с нами. Напротив того, наши войска подкрепляются резервом, который Милорадович ведет к Вязьме. Теперь мое намерение поставить у этого города в позиции 20 000 или 25 000 человек и так ее укрепить, чтобы этот корпус был в состоянии удерживать превосходящего неприятеля, чтобы с большею уверенностью
При этом в ночь на 12 (24) августа обе русские армии отошли к Дорогобужу, а 13 (25) августа продолжили отступление к Вязьме.
Князь Багратион, крайне недовольный оставлением Дорогобужа без боя, писал в те дни графу Ф. В. Ростопчину:
«Продолжаются прежние нерешительность и безуспешность. Послезавтра назначено быть обеим армиям в Вязьме, далее же что будет, вовсе не знаю, не могу даже поручиться и за то, что не приведет (Барклай. — С. Н.) неприятеля до Москвы. Скажу в утешение, армия наша в довольно хорошем состоянии, и воины русские, горя истинной любовью к своему отечеству, готовы всякий час к отмщению неприятеля за его дерзость, и я ручаюсь, что они не посрамят себя» [70. С. 211].
А тем временем Барклай-де-Толли приказал вывезти из Вязьмы все, что возможно, и начать укреплять позиции за этим городом.
Получив сообщение о спешном отступлении к Вязьме, князь Багратион немедленно написал Михаилу Богдановичу:
«Я уже сего утра приказал графу Сен-При объявить Ермолову, что я на все согласен» [70. С. 214].
Он уверял, что его желание «сходственно» с желанием Барклая-де-Толли и что должно «иметь ту единственную цель защищать государство и, прежде всего, спасти Москву», но при этом он отмечал, что «отступление к Дорогобужу уже все привело в волнение» [70. С. 214]. Свое письмо он завершал следующими словами: «Когда узнают, что мы приближаемся к Вязьме, вся Москва поднимется против нас» [70. С. 214].
Князь Багратион уверял Барклая-де-Толли, что он «на все согласен», но в тот же день докладывал графу Ф. В. Ростопчину в Москву:
«Вообразите, какая досада, я просил убедительно министра, чтобы дневать здесь, дабы отдохнуть людям, он и дал слово, а сию минуту прислал сказать, что Платов отступает, и его армия тотчас наступает к Вязьме. Я вас уверяю, приведет к вам Барклай армию через шесть дней. Милорадович не успеет соединиться с нами в Вязьме, ему семь маршей, а мы завтра в Вязьме, а неприятель за нами один марш» [55. С. 97].
Е. В. Анисимов отмечает тот факт, что князь «был более чуток к настроениям в армии и вообще к общественным веяниям» [5. С. 618]. Естественно, это «обостряло его ощущения» [5. С. 618]. А в армии в это время зрел «генеральский заговор» против военного министра, и князь Багратион был искренне уверен, что выражает мнение всей армии. Это, к сожалению, еще больше «обостряло его ощущения», тем более что император Александр упорно «не воспринимал Багратиона как крупного полководца» [5. С. 646].
Известно, что крайне критически высказывался по поводу Барклая-де-Толли генерал Н. Н. Раевский, генерал Д. С. Дохтуров говорил о нем как о человеке глупом, а атаман М. И. Платов однажды в узкой компании даже поклялся, что больше не наденет свой генеральский мундир, потому что носить его — позор.