Барнаша
Шрифт:
С Богом самим боролся Иаков, и был он наречен последним «Израиль» [53] .
Иаков-Израиль стал отцом двенадцати сыновей, и звали их Рувим, Симеон, Левий, Иуда, Иссахар, Завулон, Иосиф, Вениамин, Дан, Неффалим, Гад, Асир. Рувим был первенцем отца, но не ему суждено было стать предводителем будущих потомков двенадцати колен Израиля. Рувим потерял благоволение отца, когда вошел к его наложнице Валле и осквернил ложе отца. Главенствующая роль отошла к колену Иуды, власть, богатство, авторитет, скипетр — удел колена Иудина…
53
В повествовании о разделе Иакова и Исава нашли отражение воспоминания о переселении народов, происходившем в начале 8 века до н. э., когда Ханаан попал сначала в руки эдомитян, а затем израильтян. Прежде, чем Иаков встретился с Исавом, в одну из ночей ему пришлось бороться с таинственным Некто, который вел схватку до зари, но не смог одолеть Иакова. Видя тщетность своих попыток, Некто
Эдом — от слова «красный» — цвет кожи Исава при рождении, и цвет чечевичной похлебки, за которую он отдал своё первородство. Нынешний тетрарх Галилеи, Ирод Антипа — из династии, чуждой Иудее. Он — потомок Исава. Он с упорством, достойным лучшего применения, не забывает напоминать всем об этом. Любимый цвет его одежды — красный. И он меняет одеяния, но не меняет своего пристрастия к красному. Отец его, Ирод Великий, коренным образом перестроил восстановленный после возвращения иудеев из вавилонского пленения иерусалимский Храм. Он не возвёл новый Храм, он переустроил его. И теперь Храм стоит в Иерусалиме, напоминая его жителям о двойном несчастьи. О власти Иродов, ненавидимой иудеями. И о власти всего языческого в стране — римского, греческого, и прочего….
7. Ирод и его любовь
Трудно быть цельным человеком, когда сама судьба привнесла в твою жизнь раздвоенность. Трудно? Пожалуй, нет, это просто невозможно. Во всяком случае, Ироду, сыну идумейского князя Антипатра, стать цельным, быть одним человеком, а не двумя разными, не удавалось на протяжении всей его жизни. И это стало причиной его личной трагедии, а также принесло немало горя окружающим царя Ирода, да и всему Израилю.
Когда он был молод, и Иудея ещё не принадлежала ему (впрочем, ему тогда почти ничего и не принадлежало), будущий царь был ещё вполне счастлив. Неудивительно — столько всего ему нужно было сделать, он был так непомерно занят, так стремился ко всё большей и большей власти. Годы шли. Ему удавалось задуманное, власть приходила и росла, жизнь радовала, женщины любили… Он мог назвать среди своих друзей — Марка Антония, среди покровителей — Октавиана Августа, а женой его была та, при взгляде на которую у него темнело в глазах и захватывало дух от счастья, его единственная любовь, его женщина, его Мариамна! [54] Что ему Галилея или Иудея, когда он стал правителем всей Сирии…
54
В русскоязычной традиции супругу Ирода принято звать Мариамной. Тем не менее, имя этой женщины все то же, что и у двух других героинь нашего романа — Мария (Мариам), или Мирйам в галилейском произношении. Имя распространенное, вне всякого сомнения. Следует помнить, что, например, была традиция всех галилейских женщин называть Мариями, вне зависимости от их настоящего имени. Мы воспользовались сложившейся русскоязычной традицией, и стали называть героиню Мариамной; в самом деле, так проще избежать недоразумений, кроме того, это помогло нам подчеркнуть ее особенность, выделить то, что было присуще именно этой героине — носительнице иудейского духа, в противовес другой, носящей то же имя — Мариам Магдалеянке.
Но та двойственность, что тяготела над ним, не дремала. Он был идумеянином, и всего лишь два поколения назад его предки насильно были обращены в иудаизм. Женщина, которую он боготворил, была иудейкой, а народ, которым он правил, в большинстве своём тоже исповедовал иудаизм. И тогда, когда, казалось бы, он достиг всего, к чему стремился, навязанная ему вера сломала жизнь, и растоптала счастье, превратив великого царя в кровавого деспота и тирана, в убийцу.
Мариамна… Для него, Ирода, брак этот был делом решённым, просто династический брак — и всё. Она из Хашмонеев [55] , так называемых «законных» правителей еврейского народа. Он, Ирод, делал всё, чтобы последние мужские представители этого рода исчезли с лица земли. Поскольку это была борьба, в которой либо он, либо они, совесть по поводу уничтожения Маккавеев не мучила властителя. При всей слабости последних Маккавеев, попади он, Ирод, в их руки, они бы ему не спустили.
55
Хашмонеи — династия царей и первосвященников, правившая в Иудее в 166- 37 гг. до н. э. Первый царь, основатель династии — Иуда Маккавей (166–161 гг. до н. э.), последний — Антигон (40–37 гг. до н. э.).
Иоанн Гиркан Второй, дед Мариамны, не мог быть первосвященником, ибо по Закону, человек с физическим недостатком не может занимать подобное место. Однако родился-то он с ушами, и первосвященником был, и земным властителем. Родной племянник откусил ему уши, дабы Гиркан не мог более претендовать на первосвященническую, а с нею — и мирскую власть, как это было в обычае у Маккавеев. Попади Ирод в их руки, они бы ему не то ещё отрезали, коли друг с другом были так бережны. Он сражался с ними, и победил в бою, и это — дело мужчин.
Женщина — дело другое, не станет он с ней сражаться, разве что ночами… Она нужна ему для того, чтобы дети его были приняты страной, которой правят. В них будет еврейского
Но следовало видеть женщину, на которой хочешь жениться. Гиркан повторял без конца: «человек не должен обручаться с женщиной, пока не увидел ее» [56] . Иоанн Гиркан, тогда ещё как все, имевший собственные уши, прожужжал те же части лица Ироду: «Женись! Мариамна умна, красива, и союз этот почётен!». И его можно понять, Гиркана. Его племянник, Антигон, вторгся в страну, при поддержке парфян [57] . Гиркану было чего бояться, он знал племянника. Именно Антигон лишил голову Иоанна Гиркана её естественного украшения — ушей. Но это случилось позже. Первое же нападение Ироду удалось отразить. В награду за это его старались женить на хашмонейке, и Гиркан сыпал обещаниями, уговаривая его увидеть будущую невесту.
56
Киддушин. 41а.
57
Парфянское царство, государство в 250 г. до н. э. — 224 г. н. э., к юго-востоку от Каспийского моря. Название от парфян — иранского племени. Территориально в период расцвета (середина первого века до н. э.) — от Двуречья до реки Инд. Соперник Рима на Востоке.
Он-то сам, Ирод, мог бы сделать это и во время брачной церемонии, с него станется. Все они устроены одинаково, и когда он сорвёт с неё одежды, увидит лишь то, что видел всегда. Он возьмёт её, может не раз, если она ему понравится. И пойдут дети, которым будет передана его кровь и власть. К чему эти смотрины, если всё решено? Ещё один повод поморщиться, вспомнить недобрым словом все эти тонкие обычаи, которые он не способен постичь.
И вот он увидел её в первый раз. И даже этот первый раз был не таким, как всегда. И, оказалось, что женщина может увлечь его сердце. Больше, чем упоение в бою. Больше, чем стены дворца, ставшего воплощением собственной мечты. Больше всего того, что было до того дня его жизнью.
Иоанну Гиркану очень хотелось выдать внучку замуж. Пусть и на открытой кровле дома, под взглядами его самого, и его домашних, но он оставил их одних. Дав возможность поговорить. Рассмотреть друг друга. Помериться силой, ибо встреча показала — бой будет нешуточным.
Даже в лучах мягкого вечернего солнца она выглядела твердой и несгибаемой, как скала. А ведь розовые лучи высвечивали фигурку, которая, несмотря на худобу и гибкость, состояла из плавных, женственных линий, радовавших глаз. И всё же с этой именно, первой, встречи, он называл её в душе «осой». Не из-за талии, ошеломляюще узкой, хотя и это сходство промелькнуло в сознании, да исчезло. Её глаза жалили и пронзали насквозь. Сказать, что он рассмотрел в этих глазах недружелюбие — значит не сказать ничего. В них плескалась ненависть, и ещё — отвращение. Словно она смотрит на падаль, оскорбляющую и зрение, и обоняние, и чувства правоверной иудейки. Это отношение к себе Ирод прочувствовал сразу. Она могла бы опустить свои глаза, пусть и хашмонейка, но ведь всего лишь женщина, почти девочка ещё! Её пухловатые чувственные губы с беззащитной мягкостью их, с каким-то подчеркнутым, алым, вызывающим цветом, её рассыпавшиеся по плечам, выбивавшиеся из-под покрывала блестящие каштановые волосы, её округлую, хорошо развитую грудь, при том, что она оставляла впечатление подростка из-за своей худобы, — это, и многое, многое другое, он выхватил сразу, какой-то частью сознания, где не успела поселиться боль, вызванная её очевидным отвращением к нему. Они ещё не сказали ни полслова друг другу, а он успел испытать и эту странную, ужалившую его в сердце боль, и желание, схватив её в объятия, грубо сломать, раздавить эту легкую фигурку ненавидящей его женщины. И в то же время, чуть-чуть позднее, сразу после этого, ощутил всепоглощающую жалость, стремление защитить, уберечь, спасти её от себя самой — такой непокорной, дерзкой. Не счесть ощущений и мыслей, что она вызвала в нём, всего лишь взглянув на него из-под покрывала…
— Ты ненавидишь меня, женщина? — спросил он у неё прямо, без увёрток. — Почему? Разве выходят замуж за тех, кто не мил?
— А кто спросил меня? — было ему ответом. — И почему мне любить тебя, идумеянин, мне, женщине этого рода? Разве мы — не цари в своей стране? Не хранители имени Бога? Это ты пришелец. И меня, меня они продали тебе! Тебе, чьих предков мои купили за горшок чечевичной похлебки! Лучше бы мне умереть, чем дожить до такого…
— Кто-то из них, твоих родных, помешал тебе умереть? — спросил он с насмешкой. Всего лишь с насмешкой. Хотя её дерзкие, вызывающие речи пробудили в нём нешуточный гнев. И будь это не она, чью хрупкую красоту он постигал с каждым мгновением всё глубже, на беду себе, не сносить бы обидчику головы.