Барочные жемчужины Новороссии

Greko

Охохонюшки-хо-хо… Вот вам и Коста Оливийский!

— Удачи, тебе, грек!

— И тебе, штабс-капитан! Наверное, не скоро свидимся?

— А я почему-то уверен, что скоро! Черное море — оно такое: все и всех сближает! Кажется, далеко что Турция, что Кавказ. А потом — бац — и ты в Одессе!

Мы обнялись на прощание. Все слова сказаны. Последняя отмашка на поездку к черкесам дана.

… Спенсер отчаянно торопился. Он заказал нам билеты на пароход Галац-Варна-Трабзон и очень боялся на него опоздать. Двое его знакомых англичан умудрились из-за

проволочек властей пропустить свой пароход в Варну и теперь не знали, что им делать.

Поэтому с Микри толком попрощаться не вышло. Она пришла нас проводить на площадь, откуда отправлялись кареты в Бессарабию и Молдавию. Обняла меня и тихо шепнула:

— Ангела в дорогу!

И пошла домой, не дожидаясь старта экипажа. Только загребала одесскую пыль босыми ногами. Когда карета тронулась, не оглянулась.

Пыль, пыль пыль…

Закрытая карета, запряженная четверкой в ряд, вылетела из Одессы и устремилась к границам Империи, оставляя за собой клубы этой чертовой пыли. Точно такие же клубы встречали наш экипаж по пути, когда доводилось расходиться курсами с чумацкими обозами и караванами молдаван. Высокие конические плетеные корзины на их арбах торчали вверх, как древние каменные истуканы, образуя длинные ряды, терявшиеся за горизонтом.

Пролетали мимо, особо не приглядываясь. Не было никакой возможности что-то рассмотреть на расстоянии вытянутой руки, не говоря уже о безбрежных степных далях. Окна моментально желтели от пыли. Как ни протирал их кучер на почтовых станциях, когда менял лошадей, все было бесполезно. Полчаса езды по измаильскому тракту — и естественная «тонировка» обеспечена.

Спенсера окрестные виды оставляли непривычно равнодушным. Ему было не до того. Он никак не мог успокоиться после чиновничьего произвола в Одессе. С ним не смог справиться даже консул Йимс.

— Эти офицеры… Не имея ни ума, ни образования, ни приличного состояния, они вымещают на людях свой врожденный деспотизм, впитанный с молоком матери. На них зиждется Россия, и потому она всегда будет отделена незримой стеной от Европы!

— Эдмонд, — я пытался его успокоить. — Покинь ты Россию из Крыма, где ты вращался в блестящем обществе, ты бы вывез куда более приятные впечатления.

— Безусловно, Крымский берег обживают люди куда более состоятельные и приятные в общении. Их дачи и замки, их энергия, их знание европейских языков — все это впечатляет. Но сама Россия — это незаметные чиновники, тайком набивающие свой карман. Даже война для них — источник наживы. Проклятые московиты! Черный хлеб и водка![3]

Так он брюзжал до самых Бендер. Потом резко сменил тему. Пока мы пересекали Днестр на пароме, наш кучер наплел ему, что в молдавских землях полно разбойников.

— Их называют опришки. Их легко узнать по топорикам, которые они носят за поясом. За Днестром степи нет, они в рощах укрываются — и как налетят!

Спенсер поверил. Попросил меня зарядить оба револьвера.

— Мы встретим их градом пуль! Ни один разбойник не устоит.

К его легкому разочарованию, разбойники

нам не встретились. Наоборот, мы проезжали через благоустроенные поселения или зачуханные деревеньки колонистов со всей Европы — немцев, греков, болгар, евреев и даже цыган. Все чаще, по мере приближения к Дунаю, нам встречались станицы дунайских казаков. И бесчисленные караваны, будто вся Восточная Молдавия решила откочевать.

Спенсер признал, что почтовые станции работали как часы, выдавая нам свежих лошадей без намеков на мзду. На четвертый день мы свернули в направлении городка Рени, от которого по Дунаю было всего несколько километров вверх по течению до нужного нам Галаца.

Городок встретил нас странно. Гремели пушечные и мушкетные выстрелы. Все население высыпало на улицы и, вооружившись чем попало и обливаясь потом, изо всех сил колотило по кастрюлям и старым чайникам. Вокруг носились мальчишки, вопя что есть мочи и размахивая тряпками. Многие взрослые от них не отставали. Казалось, мы попали в разгар шумного карнавала или какого-то языческого праздника.

— Саранча! — кричали вокруг.

Мы пронеслись в порт под громкое «Пади!» нашего кучера, чудом никого не задавив. Эдмонд испуганно жался в углу кареты, сжимая в руках наши паспорта. Удивительно: у Спенсера, человека со стальными яйцами, оказалось две фобии — продажные чиновники и саранча!

— Ужасная страна! Что еще она нам преподнесёт на прощание?!

Все обошлось. Даже пограничник, оказавшийся, к моему удивлению, греком, не стал нас мурыжить. Ему не терпелось убежать, чтобы спасать свой сад. Быстро сделав нужные отметки в наших бумагах, он дал команду солдатам кордона поднять шлагбаум — символ границы Империи в провинциальном порту. Мы покидали Россию.

Спенсер рванул к пристани, чтобы найти лодочника. Он смешно все время оглядывался на бегу и приговаривал:

— Страшная страна! Ужасная страна!

Я ничего страшного и ужасного не заметил. Саранча нас не атаковала, как довелось испытать Микри в детстве. Здесь, в России, я нашел хороших друзей и устроил жизнь родных. Все страшное и ужасное впереди — в загадочной Черкесии, куда мы так стремились.

Я тащил сваленный на меня багаж и думал: «Померанцев исполнил со мной классический развод на доверии. Не то же самое ли я собираюсь проделать с человеком, который называет меня другом и кунаком? Возможно ли истинное доверие между нами, если я еду за ним шпионить?»

Тем не менее, стыдно мне не было. Только легкое волнение, как в начале любого путешествия или его нового этапа. Меня ждали черкесы и их остро заточенные кинжалы.

[1] Татарское название Евпатории. Считается, Козлов — это искаженное «Гезлев», переиначенное русскими после присоединения Крымского ханства

[2] Л. Ф. Герси исполнял по совместительству обязанности консула России в Трабзоне с 1830 по 1850 год.

[3] Чтобы избежать обвинений в использовании расхожих штампов, авторы информируют: эти слова — почти дословная цитата из книги Э. Спенсера.