Барон Николай Корф. Его жизнь и общественная деятельность
Шрифт:
Эта разумная организация школьного общежития распространялась на весь режим учебного заведения, не исключая даже забав и игр, которые происходили при строгом соблюдении правил, установленных традициями заведения и свято охраняемых судом товарищей, имевшим право подвергать провинившегося даже исключению, признаваемому и начальством. Благодаря таким порядкам все формальное, показное было чуждо этому заведению, и жизнь его шла плавно, гармонично, без всяких отклонений. Какая бы то ни было, формалистика до такой степени была чужда духу этого заведения, что воспитанники его не имели даже понятия о том, что значит «ходить в парах». Появляясь на городских улицах не иначе как гурьбою, они, тем не менее, не производили впечатления чего-нибудь неприличного, а имели вид веселой приличной молодой компании, привыкшей свободно держать себя не в ущерб достоинству.
К особенностям заведения Крюммера на германский пошиб необходимо добавить еще, что новая местность, люди и нравы опять-таки
В это время в Петербурге большою известностью пользовался пансион Александра Яковлевича Филиппова, существовавший более 30 лет и после него, под управлением членов той же семьи. В ту пору процветал уже столь распространенный в настоящее время промысел «обязательного приготовления» разными пансионами к определенному сроку, в известное учебное заведение, с ручательством в этом перед наивными родителями и со взиманием произвольно высокой платы, до 300 рублей в месяц и более. Но пансион А. Я. Филиппова резко отличался от этого типа «промысловых» учебных заведений, живущих, строго говоря, обманом и родителей, и учащихся, и тех учебных заведений, куда они готовят богатое и родовитое юношество. Это было в полном смысле образовательное и воспитательное учебное заведение, очень серьезно поставленное, гордое своим Достоинством и успехами, неподкупное. Воспитанники Филиппова традиционно поступали во всевозможные заведения одними из первых; тем не менее, он гнушался специализации «готовить» обязательно в те или иные учебные заведения. Пансион его имел определенную программу, хорошо примененную к общеобразовательным потребностям, а потому питомцы его и оказывались хорошо подготовленными в разные учебные заведения. На просьбы даже высокопоставленных особ относительно «приготовления» в то или другое заведение А. Я. Филиппов гордо отвечал, что «приготовляют только котлеты, а людей воспитывают и обучают». Никакие просьбы и убеждения не могли заставить его допустить в свое заведение более 30 воспитанников, так как с большим количеством он считал невозможным вполне добросовестно вести дело с той замечательной серьезностью, с какою он относился к этому делу. Ни за кого из воспитанников он не брал более 300 рублей в год, т. е. только ту сумму, которую другие взимали лишь за один месяц учения.
Пансион Филиппова был также строго семейною школою, где сам директор, довольно многочисленная его семья и питомцы жили одною общею жизнью, дружно, согласно. Даже гостей своих Филиппов принимал не иначе как за общим столом с питомцами, не позволяя при этом ни себе, ни другим чего-либо лишнего против того, что он мог предложить и своим питомцам. Но характер этой семейной школы резко отличался от тех двух, в которых Корфу пришлось побывать, – в Волчьем и в Верро. В первой было истинно домашнее сельское приволье. Во второй царил дух германского студенчества, по преимуществу демократический, направленный к развитию личного достоинства и воспитанию чувства долга. В третьей семейственность сводилась к положению сына, обязанного беспрекословно исполнять волю отца, «без рассуждений». Положение это определяется «ежовыми рукавицами», право которых барон Корф старается объяснить тем, что тогда «веровали не только в возможность задержать работу мысли и бесповоротно направить ее отечески-драконовскою властию, но и в барабанный бой и шагистику».
По счастью, однако, А. Я. Филиппов был человеком недюжинным в педагогическом отношении и умело влиял на своих питомцев. Преподавание было поставлено так серьезно и основательно, что даже дети сознавали и чувствовали, насколько знание само в себе носит награду за труд. Путем настойчивых повторений знания вгонялись в плоть и кровь учащихся, так что даже дети придавали цену только отчетливому, сознательному, уверенному знанию как запасу на всю жизнь.
Филиппов был всецело предан своей школе. День и ночь проводил он со своими питомцами, давая себе отдых по вечерам лишь часа на два. Он принимал участие в детских играх и считался лучшим игроком в мяч, барры и пятнашку. Он начинал день чтением Евангелия воспитанникам; он же обыкновенно и заканчивал его чтением вслух чего-нибудь живого, интересного, – и был лучшим чтецом. Самым же тяжелым наказанием в школе считалось, если директор, прощаясь с воспитанниками при отходе их ко сну, молча кланялся кому-нибудь из них, не подавая при этом руки.
Барон Корф называет Филиппова «педагогом, любителем и артистом своего дела, неусыпно работавшим по призванию».
«В пансионе Филиппова, – говорит он, – под влиянием уважения и привязанности к директору и того увлечения и уменья, с которыми он преподавал и воспитывал, я впервые полюбил школьное и учительское дело и стал считать педагогическую профессию самою благородною и важною из всех существующих. Еще в бытность в этом пансионе, одиннадцати и двенадцати лет от роду, я искал случая удовлетворить зародившемуся во мне благодаря таланту и увлечению Филиппова вкусу к преподаванию. Бывало, и хлебом меня не корми, а дозволь только товарищу объяснить что-нибудь из преподанного за уроком; тут сейчас разыграется, бывало, самодеятельность, и станешь своими способами выяснять товарищу то, что толковал учитель, а затем предлагать ему вопросы о пройденном и мечтаешь: „Эх, вот когда бы мне целый класс достался, так так бы!..“ Мои первые опыты преподавания, вероятно, удались, так как вскоре стала собираться вокруг меня целая кучка учеников для того, чтобы под моим руководством, доставлявшим мне же огромное наслаждение, готовить уроки; дожил я даже до такого блаженства, что директор, который и сам, быть может, не подозревал того, кто заронил в меня своею талантливою и самоотверженною деятельностью первую педагогическую искру, с этих пор уже никогда не угасавшую и разгоревшуюся в пламя при первой благоприятной обстановке, – сам поручал мне слабейших».
Но есть и еще кое-что другое, чем обязан барон Корф этому скромному пансиону и его прекрасному директору-педагогу. В этом учебном заведении «господствовали заповеди Христа не на словах, а на деле», – как выражается барон Корф. А. Я. Филиппов по убеждению быть гернгутером, т. е. принадлежал к высоконравственной общине, стремящейся осуществить культ и образ жизни первоначальных христианских общин. Гернгутеры, как известно, стремятся к возможно большему осуществлению равенства на земле, но не разрушением и ценою крови, а проповедью любви. Нетрудно понять поэтому, как учил директор своих питомцев относиться к прислуге, бывшей у него членом его семьи, а также и вообще к меньшей братии.
Это воспитательное влияние встретило особенно благоприятную почву в юном бароне Корфе, который был уже достаточно подготовлен к глубокому, сознательному восприятию его и примером отца, и человечным отношением к крестьянам в Погромце и Волчьем, наконец, и демократической закваской заведения Крюммера. В эту раннюю пору, примерно около 14-летнего возраста, у барона Н. А. Корфа созрели уже сознательное стремление и потребность «служения массе».
А. Я. Филиппов умер от холеры в 1848 году, во время свирепствовавшей в Петербурге страшной эпидемии. В конце того же года непосредственно из пансиона, перешедшего к брату покойного, барон Корф поступил в лицей. Конкуренция была большая. От поступающих требовались знания в объеме первых четырех классов гимназии, с добавлением притом французского, немецкого и английского языков. Но у Филиппова учили так прочно, что юный барон Корф «не только не тревожился перспективою наступления экзаменов, но в течение нескольких недель, ему предшествовавших, и книги не раскрывал»
Глава III. Лицей
Разница между лицеем и университетом. – Отрицательные и положительные стороны лицейского обучения. – Работа барона Н. А. Корфа над собственным образованием. – Первые литературные его опыты. – Педагогическая практика в лицее. – Успехи и поведение.
В противоположность весьма многим из бывших лицеистов, относящихся в своих печатных воспоминаниях очень неодобрительно к лицею, барон Корф прямо заявляет, что он «чувствует себя обязанным лицею своего времени» (1848—1854 годов) и признает его «весьма существенным фактором в числе сил, воспитавших» его. Он находит, что «закон вполне незаслуженно предоставляет лицеистам привилегированное служебное положение», но это не мешает ему относиться к лицею «без предубеждения». Делая сближение между лицеем и университетом в научном отношении, он, безусловно, отдает в своих «Записках» пальму первенства последнему; но он протестует против огульного обвинения лицея в «пустоте».
Лицей времен барона Корфа имел шестилетний срок обучения, при четырех курсах, с полуторагодичным промежутком в каждом курсе. На двух младших курсах (т. е. в течение трех первых лет обучения) была чисто школьная система преподавания, т. е. с задаванием и спрашиванием уроков. В течение же трех последних учебных лет (на двух старших курсах) читались лекции, но с обязательной проверкой (репетициями) по всем предметам прочитанного в течение предыдущего месяца.
Учебный курс лицея представлял удивительно пеструю смесь осколков программ историко-филологического, юридического и физико-математического факультетов. Лицеистам преподавалось даже сельское хозяйство, причем в лицейском саду было отделено несколько квадратных саженей под «опытное поле», представлявшее, понятно, только карикатуру на «поле» и по размеру, и по результатам «опытов».