Барон Ульрих
Шрифт:
Дед Охта лежал обгорелым куском мяса на пороге сгоревшего дома с распоротым животом, вывалив пунцово-синие внутренности на землю. Люди, немногие оставшиеся в живых, серыми безликими тенями ходили по пеплу, не находя себе места. Плач, истошные крики боли, стоны умирающих. Все смешалось, давя на мои плечи, заставляя пригибаться к земле и наполняя руки дрожью. От всего этого самому хотелось выть во весь голос, это было страшно, так страшно и отвратительно гадко, что даже идти куда-либо было выше моих сил, ноги подогнулись, я упал на колени, чувствуя, как дорожки слез бегут по лицу.
Иша,
Свою боль отдалить я смог лишь заботой. Я не мог позволить Ви увидеть ее родителей. Убитого отца и старшего брата, мать у реки, стеклянным неживым взглядом смотрящую в небо.
Нельзя ей видеть это, пусть ей больно, пусть она знает, что потеряла сегодня свою семью, но пусть она не увидит того, как чудовищно люди могут поступать с людьми. Я не могу позволить ребенку ощутить такую боль, я просто не представляю, как бы она смогла жить дальше и что бы это была за жизнь.
Ви я держал на руках, мы сидели возле дома Априи, пока знахарка носилась по деревне, помогая в меру своих сил тем, кому можно было еще помочь. Я качал девочку, шепча какие-то слова, гладил по голове, сам не сдерживая слез, и все говорил и говорил как заведенный:
— Не плачь, все будет хорошо, все будет хорошо… хорошо…
Вместе с оставшимися в живых жителями Дальней мы ушли в лес, собрав крохи после погрома и похоронив убитых.
Еды практически не было, благо лето и с голоду пока умирать рано. Из скотины осталось только две козы, которые спаслись из-за того, что хозяева их в то утро увели на дальний луг кормиться и про это никто не узнал.
На месте старой деревни строиться и жить больше никто не хотел, уходили выше по течению реки, вроде бы там, в дне пути, есть луг, его следующей весной можно будет распахать, со временем рядом поставить новые дома.
Пока же ютились в шалашах, но задел на зиму нужно было делать уже сейчас. Мое состояние было хуже некуда, не хотелось ничего, апатия не давала поднять рук, к тому же не лежала у меня душа ко всему этому сельскому быту, особенно теперь, когда все приходилось начинать с нуля.
Мысль была одна — нужно уходить. Теперь я никому ничем не обязан, теперь нет людей, которые стали здесь моей семьей, тех, кому я был дорог, тех, кому я был небезразличен, тех, кто был мне семьей.
Вопрос о том, куда идти, не стоял, я прекрасно понимал, что сыт по горло крестьянским трудом, мысли мои были о Касприве, ближайшем населенном пункте этих диких земель. Меня не пугала перспектива остаться одному или же то, что по сути я малолетний пацан, которого, как говорится, соплей можно перешибить. А беспокоила меня по-настоящему только Ви. В эти последние дни мы по-настоящему были неразлучны, девочка переживала, стала замкнутой и молчаливой. От прежней юлы осталась половинка, за которую я теперь был в ответе, которая осталась единственным моим близким человечком.
Долго думать было не о чем, вещей с собой в дорогу брать не стал, то, что на мне, плюс
Правда, к Априи зашел, та молча осмотрела нас, вытерла слезы, расцеловала, на том и закончили.
Первый день шли, сделав солидный крюк, так как в старую деревню я решил не заходить, лишь на второй день вновь вышли к реке. В этом лесу речка была для меня единственным ориентиром. Дальше мы должны были подойти к деревне Речной, от нее еще день пути и — выйдем к деревне Ближней, из которой, как я понял, город был виден невооруженным взглядом.
Шли не то чтоб без остановок, но и подолгу не задерживаясь. Встретили по пути охотников из Речной, узнали, что их деревню беда миновала, так как к ним подошли солдаты Рингмара, уже знавшие о вторжении своего соседа.
Удивительно, но битва не состоялась, Когдейр отступил, увидев, что ему организован теплый прием. Что тут сказать? Все правильно, это не крестьян вырезать, как скот, тут уже профессиональные солдаты, тут можно получить сдачи, в таких случаях высылают парламентеров, тут уже воюют дипломаты.
Мне стало погано на душе, Рингмар и Когдейр сидели в шатре и пили мировую, им, власть имущим, было наплевать на то, что случилось в Дальней. Война все спишет. Заключили мир, Когдейр выплатил какую-то неустоечку, и все тихо-мирно разошлись по своим сторонам.
Ну поубивали немножечко, ну так война же, а то что мирных — ну так кто тут мирный, когда война идет? Так уж получилось, барон, вы уж извините, случайно вышло. Да, ладно, барон, не берите в голову, с кем не бывает? Так они примерно между собой решили вопрос. От злости сжимал кулаки, прекрасно понимая, что бессилен что-либо сделать. Кто я — и кто они? Небо и земля.
Шли дальше, ночевали в лесу, потом опять шли, дорога вела вдоль реки, жизнь шла своим чередом, жизнь не останавливалась. Если я еще мог себя накручивать мыслями, храня внутри злость, то Ви стала потихоньку оттаивать, дети вообще легче переносят потери. Она вновь щебетала, лишь по ночам, прижимаясь ко мне, иногда всхлипывала, тоскуя по родителям.
Местность за Речной стала меняться, лес редел, деревья расходились, река становилась шире и тише, а земля стала пестреть многочисленными лугами и поросшими высокой травой холмами.
Вверх-вниз, вверх-вниз, с холма спускаемся, на следующий поднимаемся. Мирно, тихо, мысли и чувства от такой монотонности оседали, покой и шебутная девчонка ласкали взгляд и душу.
По моим прикидкам, ходу нам еще было дня на два, от силы на три, неугомонная Ви вновь стала бегать, собирая различные цветы и травки, а я читал, так сказать, лекции для моего абитуриента травоведения и натуротерапии.
Где-то к полудню мы встретили колонну барона Рингмара. Кавалькада закованных в броню доспехов всадников вышла на нас, обогнув один из холмов. Они шли не спеша, без дозоров, впереди колонны под вымпелами и флагами ехал сам хозяин земель. Барон был мужчиной уже в годах, но выглядел еще молодцевато. Седоволосый, худощавого телосложения, с прямой спиной, он ехал на поджаром черном жеребце, украшенном цветастой попоной.