Шрифт:
Пролог
Москва. Межгалактический космопорт и межмировая портальная станция Шереметьево
Стонала Земля, и, вторя ей, рыдало Небо. Великие горы, содрогаясь, уходили под землю. Мелели моря, навеки превращаясь в бесплодные пустыни, дабы, сокрушая все на пути своем, появиться там, где еще недавно цвели сады и росли города. И не было спасения никому: ни эльфу, ни зверю, ни гному, ни человеку.
Пять черных коней мчали над миром гнусных своих всадников. Первый всадник,
Преисполнились Земля и Небо яростью. И родили они дщерь, иже красотой неописуемой и мудростью была прославлена. И наделили ее силой невиданной и дали имя ей – Валир. Встала дщерь Земли и Неба Валир на пути у черных коней и сотворила волшбу великую. «Именем мати моей Земли, именем отца моего Неба заточаю вас, подлецов, в гору самую высокую, в камень самый холодный. И сидеть вам в нем, дондеже не забудутся сотворенные вами мучения и не сотрутся имена ваши из памяти и эльфа, и зверя, и гнома, и человека. Отныне и до века слово мое крепко».
И воцарился мир на Земле и на Небе. И выросли новые города на новых землях. Но помнят пятерых черных всадников и эльф, и зверь, и гном, и человек. И детям своим и детям детей своих наказывают помнить и память хранить свято, дабы не вырвались черные всадники из заточения и не принялись вновь чинить непотребное. И Валир помнят и славят устами своими непрестанно.
– Как тебе сказочка?
Молодая женщина нажала на серебристый браслет, и голографическое окно с прочитанным текстом растаяло в воздухе. Вскинула подбородок, отчего уложенные с нарочитой небрежностью локоны качнулись тугими пружинками, растянула губы в легкой улыбке, внимательно глядя на собеседника.
Ей очень шли и небрежные локоны, и мерцающая помада на пухлых губах, и задорные смешинки в синих глазах. И сокрушающая свежесть юности. Так, по крайней мере, думал ее визави, размышляя также о том, как несправедлива жизнь, отмеряя одним век короткий, людской, а другим – мафусаилов, эльфийский. Он сам, конечно, сохраняет приличную форму в свои чуть за семьдесят, и больше сорока – сорока пяти ему мало кто может дать. Но рядом с ней, практически одногодкой, смотрится пожухлым меценатом, вынужденным покупать внимание юных дев. Одна такая сидит сейчас напротив и безошибочно угадывает его тоскливые мысли. Другая, не менее юная и прекрасная, но, к счастью, менее умная и наблюдательная, радостно порхает по торговым комплексам космопорта, облегчая его счет. На значительные суммы, если судить по всплывающим на браслете сообщениям банка.
– Обычная мифология, – пожал плечами мужчина. – Таких сказочек в любом из миров более чем достаточно. Да и здесь у нас этой космогонической мутью библиотеки завалены.
– Севка, не занудствуй!
Мужчина и женщина сидели за столиком ресторана ВИП-зоны, которая располагалась на крыше космопорта, укрытая от шума и непогоды прозрачным защитным куполом. Ресторан был стилизован под ухоженный английский сад, где перегородками
Всеволод Петрович Листунов, резидент Лис, много лет подающий надежды «молодой» специалист Министерства межмировых коммуникаций, понимавший, что таким «молодым» и «подающим» уйдет на заслуженный отдых, меж тем в целом был доволен жизнью. Доволен ровно до таких вот встреч, которые наглядно демонстрировали, как одна гуманоидная раса может отличаться от другой. И до момента, когда в очередной раз настигает понимание, что возраст, назначенный одним в качестве заката, для других лишь начало взросления.
Еву Всеволод Петрович знал со времен трудной, но увлекательной юности. Они вместе учились в Академии при Министерстве, готовившей офицерский оперативный состав внешней разведки. Эльфов в Академию брали неохотно. Примечательная внешность – определяющая характеристика этой расы – в разведке была помехой. Но для Евы сделали исключение. Слишком впечатляющими оказались результаты интеллектуальных и психологических тестов, а также проверок на силу и выносливость. Кроме того, она была сиротой, что для разведчика считалось преимуществом.
В Академию Ева попала прямиком из закрытой кадетской школы, которую курировало все то же Министерство. Путь же к кадетской школе был тернист и кровав. Природа наделила девочку сильным характером. На уступки она шла лишь тогда, когда это было выгодно ей. Насмешек не терпела, оскорблений не спускала. Боль от ударов, синяки, ссадины, разбитые губы и сломанный нос не стали для нее препятствием на стезе утверждения справедливости. А справедливым она полагала то, что было выгодно в первую очередь ей и малому числу ее друзей. Хотя этих человеческих зверенышей, хребтом чувствовавших силу и беспрекословно, раболепно преклонявшихся перед ней, сложно было назвать друзьями. Так, свита, необходимая любой королеве, даже непризнанной.
Первый случившийся скандал, который не удалось замять руководству детского дома, привел к тому, что трудного подростка перевели в другое учреждение для детей-сирот. Но там она продержалась недолго. Затем последовала череда детских домов. И в каждом история повторялась. В итоге в неполные тринадцать девочка оказалась в казарме для отбросов – так характеризовали кадетскую школу пытавшиеся запугать дрянную девчонку учителя и воспитатели последнего приюта, в котором она отличилась настолько, что заведение попало в новостные сводки. По факту же ведомственная кадетская школа стала стартом для блестящей карьеры офицера Министерства межмировых коммуникаций.
Всего этого влюбленный двадцатилетний курсант Севка, конечно же, не знал. Как не знал и настоящего имени своей лучшей подруги. А продвинуться дальше крепкой дружбы за долгие годы знакомства ему так и не удалось. Да он и не стремился. Так и жил, лелея в душе светлый романтический образ, мало совпадавший с реальным.
Сама Ева тоже не знала своего настоящего имени. Первое, официальное, впоследствии засекреченное, Александра Николаевна Александрова получила в приемнике-распределителе для детей, оставшихся без попечения родителей. Шуркой нарекла пожилая нянечка. Фамилия и отчество были внесены в реестры органов ЗАГСа с легкой руки директора приемника – Николая Александрова. Названных сыновей и дочерей по всему миру у него имелось в избытке.