Барсуки
Шрифт:
Худое лицо свое со впалыми щеками, распухшее и красное, на сторону завернув до отказа, грянул во всю глотку Митя Барыков:
............. э-эх,загуляли заворуи,поддавай, старуха, щов!..А уж по заулкам бежали к ним однодеревенцы и чужаки из летучих, удалые и тихие, рябые и гладкие, богатеи и голь.
– ... пьяно, Тимак! – закричал один из них, маша руками так и сяк.
– На бугре стоим! – отвечал неизвестный
– Миленький... и мухомором упиться можно! – лез первый.
– Котуй, ребятишши... – отупело сказал какой-то, непрестанно топоча ногами в лаптях.
Крики усилились, подходила новая шумливая ватага.
– Поймали... Пленного поймали! – суетливо возглашал Савелий Поротый, тычась впереди. Савельев хмель всегда мягок и весел.
– Кого пымали?.. – насторожился Брыкин и повел носом, вынюхивая.
– Серегу-Гусака словили – объявил невеликого роста, но великого объема в груди человек, летучий Тешка. – Мишки-т Жибанды нет ли тут? Он давно у нас на Серегу зарился!
Раздались крики:
– Не е, Мишка там... У Савелья в избе.
– У нас, у нас Мишка. С Семеном моим совещаются, как теперь дело повести, – хвастался ото всей души Савелий. – Насчет Рассеи обсуждают, брать или не брать!
Куча остановилась. В середине ее стоял, выдаваясь ростом, Серега Половинкин. Он щупал себе спину и поводил глазами, словно хотел запомнить всякое лицо.
– Хлястик-то оборвался. Поищите, тут где-нибудь... – попросил Половинкин.
– И без хлястика! все равно теперь... – сказал какой-то, державший Серегу под руку.
– На комаря его! – запросил кто-то сзади.
– На огонек...
– Мы и без Мишки!..
Половинкин посапывал носом и кусал губы, совсем заворачивая их вовнутрь. Сзади опять закричали:
– На комаря!.. На кома-арика-а...
– Комарь-то не ловок теперь, – озабоченно возглашал босой и древний старик, только затем и выползший со своих полатей, чтоб обсудить с молодыми Серегину казнь. – Какой уж теперь комарь!..
– Ничего, ничего, папаша, – утешал его хлопотливый парнишка, – теперь пауту зато самые временя! Опять же муравей! Хватит зверья...
– К болоту... – завопили задние, которым так и не удавалось пробраться до Сереги и хотя бы пощупать его собственноручно.
– А кого впереди-т пустим? – перекричал всех Тешка, напрашиваясь на эту честь.
– Петьку Ада... Петьку! – закричало полдюжины голосов. – Петьку и пустим, у него ноги живые...
– ... в суставах тонкие! – восторженно крикнул еще какой-то, уже не молодой. Когда-то, видно, озоровал немало, да отзоровал свою молодость.
Так они, Тешке в раздражение, и пустили впереди Петьку Ада, парня двадцати восьми лет, длинного и тонкого как жердь. Вышел тот – кто-то осветил его вздувшейся папироской, – поглядел с виноватостью, вскинул глаза на зарницу, сказал как бы про себя:
– Ишь... летают какие!..
И вдруг, словно хватила его смертная судорога, согнулся и разогнулся на одной ноге, а другою выбил мельчайшую дробь
Эха-ху-ха-ху-ха-хуД'хотьпродержал он на одной высокой ноте. Они уж и пошли-было, ведя Сергея Остифеича на смерть, да. Тут как раз ворвалась в толпу Марфушка Дубовый Язык.
– Мужитьки, – дурий голос ее умоляюще прерывался. – Дайте его мне, мужитьки... женитка! Братка у меня убили, так я его жалеть буду... А?
Волосы ее растрепались, топорщилась вымокшая где-то юбка, обминаемая теперь коленями мужиков.
– Пошла ты к чорту!.. Бесстыжая...
– Бей ведьму, мать твоя курица!
– Тащи ее туда же... – и кто-то схватил ее за юбку, но она рванулась и умчалась.
Больше никто уже не останавливал их в пути, а Серега и не пробовал бежать. Сотня рук цепко держала его по клочку, как добычу. – Там, где-то в гнилой духоте Кривоносова болота, суждено было Сереге, голому, развязывать Свинулинский узелок. Ах, кому ж было знать, чем окончится в следующем веке гусиное увлечение Ивана Андреича!..
XIV. Хмель.
У Семена в чистой избе сидели вкруг стола люди, верхи летучей братии и вся головка воровского мятежа. У дверей толпились, полна людей была изба. На столе лежал большой ворох махорки и целый поднос хрусткой цветной карамели – все что осталось у бывшего лавочника Сигнибедова. Всякий, кто хотел, подходил и брал.
Сбоку стоял старинный светец, – обгорелый уголь со змеиным шипом падал в долбленое корытце, полное воды. Анисья, мать, стояла в переднем ряду и с тревогой слушала разговоры молодых, вершивших теперь дела всей волости. Изредка она цыкала на баб, чтоб поутихли.
Была и без того тишина. Заседание шло полным ходом, хмельных тут не было. Порядок заседания не нарушался никаким несвоевременным или вовсе неуместным замечанием, – такого порядка не случалось ни на одном из сходов. Говорили в строгой очереди, слово ценили за краткость и дельность, а не за хвастливую красоту словесного завитка. И хотя обсуждались вопросы высочайшей важности, не больше часа на все заседанье ушло.
Все к одному бесспорно склонялись:
– Нам одним против всей машины не выстоять. Нужно подкрепленье звать, чтоб вставали всем миром, и беззубая бабка и беззубое дите... – так говорил Семен, щупая подбородок зараставший бородой.
Тут же было решено послать верховых в Попузино и в Сускию, и в дальнюю Чегодайку, и в ближнюю Малюгу, и в Срединную Дуплю, чудом стоявшую на болоте, и во все окрестные места, где живут, чтоб шли с тем, что первым приглянется глазу. Тотчас, без рассуждений вышли из толпы девятеро назначенных. Уже ждали их у крыльца девять неоседланных коней. Одновременно вскочили люди, одновременно топнули кони, одновременно на девяти концах села бурливой струйкой взбилась ночная пыль.
Заседание продолжалось. Мишка Жибанда достал из кармана смятую тонкую бумагу и вслух читал список всех советских в волости людей. При каждом утвердительном ответе ставил он возле прочитанной фамильи глубокий крест твердым своим ногтем.