Барвинок
Шрифт:
— Знаю я, кто Марыську сгубил.
Тараска глазами бесцветными сверкнул зло и не удержался:
— Кто же?
— Так Оксанка. Это она соперницу в воду толкнула, а теперь боится. Вот на ее могилке барвинок оставила, умилостивить покойницу хочет.
Тараска вдруг головой покачал, уверенно сказал:
— Не она это.
Оторопела я — вся моя задумка была на том, что он поверит, а вишь, поди ты!
— Отчего же не она? — попробовала я убедить его. — Разве не она замуж теперь за Степана Кривошея выходит? Вот совести совсем нет! И года не прошло,
— Не она это, — заладил Тараска. — Не она.
— Откуда знаешь?
— Знаю, — его взгляд забегал, потом остановился у меня за плечом. — Когда являлась утопленницей, она все пальцем показывала и говорила — «Он меня убил, он!» Не она, понимаете, а он!
Вид у него такой был, словно и взаправду за моим плечом увидать что-то силился, я не удержалась, обернулась, потом чертыхнулась и перекрестилась.
— Отчего ж Марыська тогда имени не назвала? Почему за всеми без разбору приходит?
Тараска плечами пожал виновато:
— А мне откуда знать…
Хотела я старосту заставить сознаться, ведь ради дочки мог бы, но не поверил мне Тараска, а значит, план менять надобно.
— Раз не Оксанка, тогда староста получается… — прошептала я намеренно громко и встала уходить.
Но Тараска мне в руку вцепился, не пускает.
— Почему староста? Говори! Как узнала?
Вздохнула я тяжело, барвинок со стола сгребла:
— Потому что цветок староста купил, думала, что дочке своей подарил, а нет. Получается, это он его на могилку Марыськи положил, вину свою замолить хочет.
Страшные глаза стали у Тараски, бешеные, даже мне не по себе сделалось. Только отступать поздно, поэтому сказала я:
— Завтра батюшку позовем, за души купцов убиенных помолимся. Может, если раскается староста в молитве чистой, то и душа утопленницы покой найдет…
Как назло, я со старостой прямо на пороге шинка столкнулась. Подхватила его под локоть и за собой потащила, никак ему нельзя сегодня в шинок. Другой у меня план теперь.
— Пане староста, знаю я, как душу Марыськи успокоить. Знаю, кто купцов губит, кто покойницей прикрывается, кто в убыток вас заводит.
— Правда? — обрадовался староста. — Так надобно прямо сейчас…
— Нельзя. Вы ж сами шляхтичу пожаловались. Он крестик мой забрал, не помните разве? Так что надо его присутствие. Вы уж попросите его завтра приехать. И не забудьте напомнить, чтоб крестик мой взял. Потому как я без него не смогу обратно покойницу в навь вернуть. А про купцов не тревожьтесь. Не будет больше смертей. Только в шинок без меня не ходите, а то проболтаетесь еще раньше времени.
Я хитро подмигнула старосте, а потом барвинок достала и показала.
— Марыська сама ко мне приходила.
Побледнел староста, и последние сомнения пропали — он сгубил девку.
— Велела душегубу покаяться, а иначе со свету его сживет, подарки его клятые вернула.
— Неужто указала на убийцу? — промямлил староста и испуганно перекрестился.
— Так не может она
Барвинок с маком я на могилку вернула, вдруг староста придти решит и проверить. Хоть я и рвоту вызвала, чтоб от остатков яда избавиться, и молилась весь вечер, все равно плохо мне спалось, тревожно. Под утро Марыська приснилась, простоволосая, в одной рубашке, окровавленная. Холодно ей было, все она ко мне руки тянула, согреть просила. Только я даже во сне знала, что стоит руку ей дать, и все, утащит за собой в навь. Я на постели вскочила, сердце унять сразу не смогла. И все мне покоя не давало, почему во сне Марыська в крови была…
Макарыч долго меня уговаривал отступиться и бежать из города, слишком рисковый план я затеяла.
— Ведь если не получится у тебя, если ошиблась ты, то клятый лях на месте зарубит, как узнает, чьи мы. И это еще хорошо, потому что может отправить на лютую и долгую казнь на площади, панам на потеху!
— Не могу бежать. Девку сгубили, а теперь помешанный из-за нее людей травит. Положим, поделом Потоцкому, так ведь не знаешь, кому душегуб завтра отравы подсыплет! Ты меня уж не подведи, Макарыч. Как начнется все, готов будь. В хату проберись, сорочку ищи. Как найдешь, так сразу ко мне. А после… Бежать надо будет, пока ляхи не опомнятся.
Да и поздно бежать уже было, тучи уже собрались, громовицей [20] не зря я называлась. Шляхтич со своими жолнерами уже на месте был. Коня своего возле шинка привязал. Хороший конь у него был, тонконогий, гладкий, а шерсть блестела, как жирные пятна на воде. Такого и увести не грех.
— Вашмость, крестик давайте, — руку я к шляхтичу протянула.
Он взглянул на меня холодно, брови вскинул.
— Как обещано, укажешь, кто моего пана сгубить хотел, так и получишь.
20
Громовица — здесь характерница, что может вызывать грозу.
Улыбнулась я шляхтичу так ласково, как смогла, только Макарыч от моего взгляда посерел весь, в дальний угол попятился.
— А что, вашмость боится, что сбегу? Только куда ж мне деться… — рукой шинок обвела, где уже тесно было. Староста пришел, в сторонке сидел, батько Марыськи мрачнее тучи надулся, Василь на него смотреть не смел, даже Кривошей пожаловал. Шляхтич скривился, но полез за пазуху, крестик вытащил, у меня перед носом покачал на цепочке, а потом на пол уронил и сплюнул зло.