Барышня ищет работу
Шрифт:
«Дальше» случилось третьего января. После раннего — ещё затемно — завтрака Афанасий Александрович велел мне быть готовой с документами, потому что нас ждут в академии. Нужно официально выправить все мои студенческие бумаги.
Что ж, я была готова, во сколько сказали. Меня заверили, что сегодня через улицу не пойдём, а дальше уже я буду ходить, как сама захочу. Я оделась в своё «театральное» платье, подумала ещё — нужно расспросить Алёну о здешних модистках, и заказать ещё платьев, чтобы не ходить всё время в одном
Я уже пробовала ходить так и сама — в пределах дома. Но в незнакомое место можно было попасть только с кем-то, кто уже там бывал и всё знает. И вышли мы где-то перед дверью с золочёной табличкой, извещавшей, что за ней находится его высокородие Павел Павлович Мезенцев, ректор Московской обще-магической академии.
Пуговкин бестрепетно открыл дверь и вошёл, и меня тоже пригласил войти. Секретарём у ректора служил щуплый мужчина средних лет с цепким взглядом, очевидный маг, но что за маг — я не поняла.
— Доброго тебе утра, Иван, что, Пал Палыч на месте? — спросил Пуговкин.
— Как не быть, на месте, — поклонился тот. — Ожидает вас, велел приглашать, как только появитесь.
— Вот и славно.
Иван вышел из-за стола и стукнул ещё в одну дверь, безо всяких табличек. Вошёл и доложил:
— Профессор Пуговкин пришёл, с девицей.
— С какой ещё девицей? — раздался из кабинета характерный такой начальственный рык.
Но Пуговкин подмигнул мне и показал — следуй, мол, за мной. И мы вошли.
12. Я весьма желаю учиться
12. Я весьма желаю учиться
В кабинете за крытым сукном столом расположился вальяжного вида мужчина. Помладше Пуговкина, мощный, когда-то, очевидно, черноволосый, а теперь наполовину седой — соль с перцем, так говорят, да? Зацепился за меня взглядом — суровенький был тот взгляд, скажу я вам. Глаза голубые, холодные, брови кустистые, нависающие, очень живые. Как увидел меня — так и взлетели.
— Что ещё за девица, Афанасий Александрович?
— Изволь видеть, Пал Палыч, госпожа Филиппова, Ольга Дмитриевна.
— Неужто учиться?
— Именно, голубчик Пал Палыч, иначе зачем бы я тревожил твой покой так рано с утра, да ещё и сразу после праздников? — усмехался Пуговкин.
— Какого возраста, сословия, вероисповедания?
— Прошу, — Пуговкин подмигнул мне.
Я же поняла, что у меня снова что-то вроде собеседования. А я-то думала, меня уже везде приняли! Бумагу же я подписала! Ладно, расскажу.
— Возраст — двадцать пять лет. Сословия мещанского, — подумала, что так всем проще и понятнее, дворяне-то все наперечёт должны быть. — Вероисповедания православного.
— Ещё и мещанского,
— Когда эти все подряд смогут похвастаться подобным даром, мы непременно их примем, — ласково сказал Пуговкин.
— Родом откуда? — Мезенцев всё ещё хмурился.
— Юбилейный, это под Сибирском, на левом берегу Ангары, на горке, до станции полдня пути, — сообщила я, не моргнув глазом.
Прикинула — если тот путь, что мы преодолевали дома в такси, здесь ехать в экипаже, или даже на телеге — быстро не будет.
— И что, прямо самородок? Чего ради в академии-то учить? Может быть — так, домашним порядком да частным образом? Пусть силу обуздает, да замуж идёт и рожает детей со способностями, а тех детей уж выучим как-нибудь.
И на лице его прямо написано, что только девиц непонятных с края географии ему тут не хватало!
— А ты взгляни, Пал Палыч, — и Пуговкин с улыбкой подал ему уже знакомую мне бумагу, которую вытащил всё равно что из воздуха.
Тот взял, разложил на столе, принялся читать, громко сопя.
— Рехнулись вы там все, да? — спросил, когда дочитал. — И Болотников, и ты?
— Отчего же сразу — рехнулись, — Пуговкин забавлялся. — Ничего подобного, все в уме и памяти. Чиновник Восточно-Сибирской губернии увидел возможного служащего для своего аппарата, а какого пола тот служащий — ему дела нет, лишь бы работал. Сам знаешь, спрос на нас велик, а предложение вот подкачало. Потому и хватаем мёртвой хваткой каждого одарённого, кого нам судьба-то покажет. Судьбе, понимаешь ли, нет различия — девица то или юноша. Опять же, девицы — они мирные, в сходках не участвуют, в противоправных выходках не замечены, с бомбами не бегают. Учатся себе да учатся.
— Это ты кому говоришь про девиц? Всякие девицы случаются, и с бомбами — тоже, — пробормотал Мезенцев. — Жить где будет? Хозяев квартирных надо проверить на сто раз, мало ли.
— У меня и будет, в нашем флигеле. Нас с Аннушкой Мироновной тоже будешь на благонадёжность проверять?
— Тебя не буду, — засопел Мезенцев. — Сам будто не знаешь, отчего я всё это говорю.
— Да можно подумать, у наших ребят есть время на бомбы, партии и прочие революционные кружки, — вздохнул Пуговкин. — Учатся они, света белого не видят. Мои — точно.
— Вот как раз про твоих-то мне и накляузничали уже с утра, что где-то на общественном балу отметились. Пили что попало, вели себя безобразно, то есть как обычно. Разберись, что ли?
— Непременно разберусь. Но это обычные студенческие шалости, от века ж безобразничали. А ты — революция. Если и маги подадутся в революцию, то спасения от той революции нам не видать. Оленька, хочешь в революцию? — внезапно спросил он меня, впрочем, очень таким, знаете, участливым тоном.
— Упаси боже, — замотала я головой.