Барышня Зигетт в дни террора
Шрифт:
Ездила семья С. в Отэй, по-видимому, довольно часто. У них были там и другие приятели, известности не имеющие. Дачники жили как дачники, ходили друг к другу в гости, играли, пели, иногда молодежь танцевала — все это, повторяю, в 1794 году! Как-то у соседей была свадьба — веселье необыкновенное. Описывается с упоением свадебный пир: пирог, другой пирог, рыба с картошкой, пряники, яблоки, сыр, кофе, водка! Мяса, по-видимому, уже было очень мало. Возвращались домой поздно вечером по нынешней авеню Моцарта (в ту
Переписка семьи С. заканчивается длинным письмом Зигетт, в котором она очень подробно описывает торжество 20 прериаля в честь Верховного Существа. Этот устроенный Робеспьером праздник часто изображался в исторической литературе — тут письмо 14-летней зрительницы почти ничего нового не дает, кроме разве некоторых бытовых подробностей: накануне разукрасили дом флагами и листьями, как велело начальство, встали в 5 часов утра, захватили с собой хлеба и шоколаду. Зигетт восторженно описывает отцу свою прическу — «древнегреческая, в девять прядей», — свой туалет, какое-то «карако де линон» с трехцветным поясом: ей, верно, ради торжества сшили новое платье. На подмостках сожгли чучело атеизма — Робеспьер, как известно, ненавидел атеистов. Зигетт сообщает, что у чучела в одной руке была змея, а в другой — погремушка, символ глупости. Церемония необычайно понравилась девочке: «Право, французы — истинные феи, если они в столь короткое время могли устроить столь прекрасное зрелище!» Забавно, что Робеспьера она просто не заметила: не упоминает даже его имени. В письме лишь сказано: «Председатель кончил свою речь», — неужели, живя в Париже, она не знала, как звали «председателя»!
К сожалению, профессор де Лоне, опубликовавший эту интересную переписку, ничего нам не сообщил о дальнейшей судьбе Зигетт. Мы ведь не знаем и ее фамилии. В настоящем очерке я беспрестанно делал длинные отступления, относящиеся к людям, имена которых встречаются в переписке. Думаю, что по общему своему облику члены семьи С. были довольно близки именно к Юберу Роберу. Его политическая мудрость нам более или менее известна: террор отвратителен, власть попала в руки злодеев, но от этого идеи 1789 года не теряют ни смысла, ни ценности. Мысли этой он оставался верен всю жизнь. По-видимому, так думала и семья С. Возможно, что с такими мыслями прожила свой век и Зигетт. Но поручиться я никак не могу.
1
Он лишь сообщает, что семья эта «имеет почетное имя в истории французского искусства и науки»
(обратно)
2
Так
(обратно)
3
Vache — корова, Rubarbe — разновидность салата, Carotte — морковь.
(обратно)
4
Об одном из них, Ламете, он говорит с глубокой скорбью: ведь вот же был человек, звавший толк в еде, подававший надежды, а как кончил: мог стать настоящим гастрономом, — и занялся политикой!
(обратно)
5
Очень забавны указания Гримо, как надо приглашать гостей на обед: приглашение должно быть непременно в письменной форме, приглашенный обязан ответить не позднее, чем через 24 часа, и если отказывается, то обязан «смягчить и объяснить свой отказ». В столовую первый должен входить хозяин, и он не садится, пока «не будет разлит по тарелкам первый суп и по бокалам — мадера» и т.п.
(обратно)
6
Должно сказать, что и через тридцать лет после того, на старости, в изгнании, давно изменив своим революционным «убеждениям», Давид продолжал считать «Марата» своим лучшим созданием. В двадцатых годах XIX века разные короли и магнаты, частью ради оригинальности, частью ввиду мировой славы Давида, охотились за его «Маратом» и предлагали заплатить огромные деньги. Он этой картины не продал и детям завещал не продавать. Брюссельскому музею, не так давно присылавшему ее на выставку в Париж, она досталась в дар от внука художника. Давид знал себе цену. Однако мании величия, столь распространенной среди людей искусства, у него не было. На старости лет, увидев греческие статуи, вывезенные лордом Эльджипом из Афин, он только вздохнул: вся жизнь была ошибкой, — если б знал это прежде, писал бы совершенно иначе.
(обратно)
7
regecide – цареубийца
(обратно)
8
По свидетельству Ганса Фольмера, относящемуся к 1934 году, «неизвестно, можно ли считать уцелевшими около ста картин Юбера Робера, находившихся в царских дворцах и в домах русской знати» («Allgemeines Lexicon des bildenden Kunstler», В. 28).
(обратно)