Басаврюк ХХ

Белый Дмитрий

2

Все было, словно как всегда, — густые сады, среди которых виднелись камышовые крыши куреней, ароматные благовония отцветших садов, дружный хор цикад, пряное тепло неповторимой кубанской ночи. Но Кожуха сразу охватило острое ощущение ничего жуткого. Он остановился, прислонясь к высокого плетня, и почувствовал, как холодный пот стекает по его лицу. Он понял причину этого, — станица молчала. Не пели возле дворов старые казаки, вспоминая дедовские песни, не заливалась под скрипучие гармоники со свистом и гиканьем молодежь, похваляясь вояцкими тембрами перед девушками, а те, в свою очередь, не подсмеивались над кавалерами своими язвительными перепевами. Не было слышно ржание лошадей, лай собак, привычного шуршание обязательной живности в хозяйственных дворах.

Кожух

быстро пошел дальше, где за несколько дворов стояла хата Баглаев, большой и искренней семьи, хороших хозяев и неутомимых певцов. Последний раз, еще зимой, десятилетний Омелько Баглай привлек к повстанцев мешочек с «бурсаками», табаком и четверть самогона. Теперь Кожух хотел расспросить у старого Петра Баглая о событиях в станице. Ворота в Баглаев были почему открыты, Кожух тихо загнал патрон в патронника и, держа карабин наготове, проскочил до большого двора. На дворе было тихо, большой шалаш Баглаев белел в темноте. Кожух осторожно пошел, прячась за стеной пустой конюшне, к нему. Вдруг он увидел темную фигуру, которая стояла на коленях, приложившись к высокой яблони посредине двора. «Засада», — промелькнуло в голове у Кожуха. Но, присмотревшись внимательно, он усомнился в этом. Человек был одет в белую рубашку, явно непригодная для маскировки и стояла лицом к дому. Кожух осмелился подойти к человеку, на всякий случай выхватив кинжал. Его рука схватила человека за плечо и повернул к себе. Кожух уронив кинжал и отшатнулся. Перед ним лежал скелет, обтянутый кожей. На Кожуха смотрели выпученные глаза, на голове торчали редкие пряди белых волос. Распахнутый рот был забит зелеными листьями с яблони. Он узнал мертвеца по длинных темных усах. Это был его сверстник, некогда крепкий и доброжелательный, веселый батареец Тарас Баглай. Кожух встал на ватных ногах и, сам не зная для чего, зашел в дом. Там сразу вместо свежей прохлады саманного куреня в нос ему ударил неприятный сладковатый запах разложенной человеческой плоти. Когда глаза его привыкли к темноте, он увидел на скамье под иконами мертвого старика Баглая, борода которого торчала на заброшенном назад лице, старая Баглаиха сидела возле него, руки ее по-крестьянски были сложены на коленях, голова, связана старой платком, опущена на грудь. Женщина Тараса, некогда моторная Татьяна, лучшая певица на этом краю станицы, лежала на глиняном полу. Одной рукой она обнимала летнего ребенка, маленького Петра, а второй сжимала высохшую грудь. В доме гула туча мух. Кожух отпрянул назад, наткнулся спиной на печь. С грохотом попадал, давно уже не нужен хозяевам, кухонный инвентарь. Вдруг Кожух застыл с перехваченным дыханием, — на подворье кто заходил. Послышались голоса:

— Ну вот, а ты говорил, что Татьяна к вечеру умрет.

— А что, видишь, — вот Тарас лежит.

— Давай его заберем, а Татьяну уже завтра, с дедом и старой, все единственно, на арбе места нет.

— Что и говорить, всю улицу в Пустую балку поперевозили.

— Слышишь, а Заброда не врет, пайке выдаст за ночную работу?

— Кто знает, как в хорошем настроении будет после банкета с Фельдманом, то, может, и выдаст.

На дворе послышалось шуршание, кто громко пыхтел, таща мертвое тело, потом заскрипела колеса арбы, и все замолкло.

Кожух вышел на улицу, ловя ртом свежий воздух, его колотила лихорадка. Он напряг все мышцы и задавил крик, который рвался из горла. Времени было мало. Ночь надо было беречь.

Кожух пробрался на огороды, поросшие бурьяном, и отправился дальше. Он хорошо знал, куда надо идти. Один раз он едва не натолкнулся на солдатский патруль. Солдаты шли под вишневыми деревьями мимо дома Даниила Бурленка. Кожух упал, втискиваясь в сухую землю. Солдаты прошли в метре от него, разговаривая на незнакомом языке.

Переждав минуту, Кожух пополз в сторону, пока не выбрался через двор учителя В. Кульбачного на центральную улицу. Окна дома напротив ярко светились, оттуда слышались звуки громкого

смеха, возгласы и трескуча музыка, которая неслась с патефону. «Празднуют победу», — подумал он.

Где вдали глухо простыл гром, приближался дождь. Далее, по станичным майданом, светились окна бывшего педтехникума, занятого теперь под казармы, за ним, на фоне облачного неба, пусто темнело церковь. Необходимо было проскочить через дорогу к дому, откуда слышались звуки пьяной пирушки. Улица была пуста. Кожух быстро ход ее и застыл, прижавшись спиной к высокому забору. Теперь оставалось проникнуть незамеченным в ворота. Вдруг взгляд его удивленно скользнул по знакомой с детства тополя. К высокого дерева была прибита широкая черная доска. На ней белел надпись мелом, освещенное отблеском света из окон куреня. Кожух прокрался ближе и прочитал:

За неисполнение плана

Хлебозаготовок и саботаж запретить ввоз продовольствия в следующие районы и станицы

Кубанского округа Северо-Кавказского края…

Далее шел длинный перечень, в середине которого была и его станица. Внезапно на Кожуха из дерева, вместо учащейся доски, глянул черный череп с широким белым оскалом.

Кожух вернулся, сбросил с лица башлык и, не таясь, пошел к задворки.

3

Два красноармейцы, лениво переговариваясь, сидели на длинной деревянной колоде возле амбара. Время от времени они поглядывали на дом, из которого долетали крики и музыка. Тогда в голосах солдат появлялись нотки нескрываемой зависти. Неожиданно калитка резко распахнулась и — прямо на них быстрой походкой пошел человек в черкеске с винтовкой в руках. Опешившие красноармейцы на мгновение застыли от такой наглости и сразу расплатились за свою самоуверенность победителей. Первый получил молниеносный удар прикладом в лицо и еще падал, как второй уже лежал, прижатый карабином за горло. Перепуганный солдат увидел блестящие глаза из-под башлыка и услышал:

— Сколько их там?

Давление немного уменьшился и красноармеец сдавленно прохрипел:

— Шестеро…

Кожух жестко ударил винтовкой, раздался хруст. Меньше минуты ему хватило, чтобы спрятать трупы и притаиться за стеной амбара. Вскоре из дома донеслось властное и презрительное:

— Эй, голова, дуй за самогоном!

Хлопнула дверь, и на двор выскочил приземистый мужчина, который стремительно бросился к калитке. Кожух мгновенно преградил ему путь, не поднимая оружия:

— Как дела, Михаил?

Мужчина остановился, словно громом пораженный громом. Кожух отбросил с лица башлык. Маленькие глаза Заброды на толстом лице расширились от испуга, руки бессильно упали. Кожух спокойно сказал:

— В Лаврентия совести хватило до нас перейти. А ты здесь и далее «светлая жизнь» строишь?

— Кожух, мы же как братья были…

— Были и прошли, закончилось наше братство.

Заброда с ненавистью бросил:

— Ах ты, петлюровская контра, — и бросился на Кожуха. Карабин отлетел. Они упали на землю и покатились, хрипучи. Откормленный председатель, который был намного тяжелее Кожуха, оказался сверху, толстые пальцы вцепились в горло сотника. Кожух почувствовал густой запах перегара, в глазах вспыхнули красные пятна. Кожух одной рукой уперся в скользкое от пота подбородок Заброды, и, теряя силы, едва смог выхватить кинжал. Заброда попытался перехватить его руку, но не успел, — блестящее лезвие мягко вошло ему под сердце. Заброда охнул и рухнул на землю. Шатаясь, Кожух поднялся, чувствуя, что силы покидают его, — искра жизни, подаренная ему повстанцами, угасала. Кожух сцепил зубы и поднял карабин. Сухо щелкнул затвор, загоняя патрон в магазин. В доме кто затянул: