Баши-Ачук

Церетели Акакий

Тишину нарушал только торжественный перезвон колоколов, хотя на колокольне не было ни живой души; храм светился огнями, двери были распахнуты настежь. Народ с радостными кликами, снимая на ходу шапки и крестясь, устремился в храм. Когда мы вошли, в храме было пусто. Только у царских врат покоились три воина: они уже отошли в мир иной. Столб света озарял их, а с высоты неслись песнопения: «Со святыми упокой…»

— Свят, свят господь Саваоф! — произнес изумленный эристав, осеняя себя крестным знамением.

— Полны небо и земля славы твоей, — продолжала Maриам.

— И

чудес! — добавил священник.

Все умолкли, и долго-долго молчали, объятые каким-то необычайным волнением; двое из них думали только о божественном промысле, но Заал оставался весь во власти мирских тревог.

Вдруг грянул гром и раскаты его прокатились по небу от края до края, словно по поднебесью с грохотом пронеслись колесницы.

— Свят, свят! — повторил эристав и снова перекрестился.

— Повелитель туч проследовал в горы! Да будет благословенна его благодать!

В эту минуту где-то вдали снова несколько раз подряд грянул гром, и горы, как бы вторя ему, отозвались эхом.

— А-а! Ударило где-то! Черту в голову! Черту в голову! — весело приговаривал, вставая с тахты, Заал.

Хлынул дождь, потоки его заливали балкон. Заал и его супруга ушли в комнаты. Мариам тотчас же устремилась к божнице, чтобы зажечь перед иконами свечи. Отец Кирилл, оставшись в одиночестве на балконе, преклонил колени, и простирая горе руки, произнес с благоговением:

— Господи, обрати свой взор на страждущую христианскую страну, и да сбудется, по милости твоей, сей сон ей во благо!

И долго стоял он так, словно окаменев, только губы чуть шевелились и слезы градом падали на белоснежную бороду.

Глава вторая

Выйдя ранним утром на балкон, Заал окинул взглядом густо заросшие кустарником берега Арагвы. Тут же, вытянувшись у стены, стоял пожилой, уже с проседью, управляющий и угодливо смотрел в глаза князю.

— А ведь сбылся, да и только, сон нашего Кирилла. И в самом деле Арагва извивается здесь, словно дракон! Сколько лет живу на свете, а не видел такого разлива, — сказал эристав.

— И мне тоже не приходилось, да не лишит меня бог вашей милости! Все вокруг размыло — леса, луга; и мосты, где были, говорят, снесло, даже каменный; дороги отрезаны, а ведь на том берегу застряли наши пастухи! — доложил Заалу управитель.

— Так что ж? И там ведь наши земли… За неделю вода спадет, горные реки быстро мелеют…

— Спадет и раньше, а все-таки плохо, что пастухи два-три дня проторчат без дела.

— Неужто там не найдется для них работы?

— Работа, конечно, найдется, только известное дело: раз не стоишь над головой, сами никак не додумаются! Будь они сегодня под рукой, сунул бы им веревки с крючьями и поставил на берегу у излучины вылавливать бревна… И запаслись бы мы дровами, принесенными, можно сказать, прямо к воротам.

— И в самом деле, откуда столько лесу несет? То и дело всплывают бревна…

— Видно, смыло потоком заготовленный в горах лес, да прямо в реку…

— Должно быть… Но разве некого больше поставить?

— Люди-то есть, как не быть! Да у каждого

своя работа, оттого и досадно мне, что пастухи слоняются без дела…

— Дров, милый, заготовьте побольше, сколько рук хватит. Известь понадобится, пережигать придется, чтоб церковь подправить. Священник не дает мне покоя, да и княгиня требует: «Побелить, говорит, надо бы…» Дело доброе, богоугодное, да и дрова, что рекой принесло, — хорошие, чистые дрова, вот и пойдут на святое дело.

— Воля ваша, батопо.

Во время этой беседы вдали на лугу показался всадник. Он мчался прямо к замку. Заал увидел его и сказал:

— Либо безумец какой-то, либо беда над ним стряслась… Слыханное ли дело, чтобы человек пустился в путь без шапки, с непокрытой головой?..

Управитель вгляделся попристальнее и, улыбнувшись, ответил:

— Имеретин, должно быть; а папанаки [2] издали не видать, волоса-то во как растрепаны!

— Имеретин? Но как и зачем попал он сюда?

2

Папанаки — круглая плоская шапочка на шнуре, ее носили только в Западной Грузии.

— Не могу знать, ваша милость, только наверняка имеретин — и коня горячит как-то не по-нашему…

Тем временем всадник подъехал к Арагве. Увидав, что мост снесен, несколько раз проскакал вверх и вниз по берегу в поисках брода, затем повернул коня и отъехал прочь от реки.

— Ага, видно плохи твои дела, имеретин! Извини, пожалуйста, что мост не припасли для тебя! — насмешливо воскликнул Заал и снова обратился к управителю: — Вообразил, видно, будто перед ним имеретинская речушка, что вертит крохотные мельницы… перепугался, кажется, на смерть, целый год не очухается.

— Не обойтись ему без знахарки, клянусь вашей милостью, не то сердце лопнет от страху! — ухмыляясь, поддакнул управитель.

Всадник, проскакав несколько раз взад и вперед по лугу, разогнал коня, направил его прямо к реке и, пришпорив, кинулся в круто вздымавшиеся волны; и конь и всадник мгновенно скрылись из глаз, словно их поглотила пода. Немного погодя показалась голова коня — он плыл наперерез течению. А всадник как бы прирос к седлу; натянув поводья, он вел коня к противоположному берегу, повыше скалы.

Он был уже близок к цели, но в эту минуту плывущее по реке огромное бревно налетело на коня, сбило его в сторону и отнесло течением пониже того места, где можно было выбраться на берег. Всадник отпустил поводья, и в одно мгновение конь вместе с седоком очутились в водовороте.

— Эй, люди, кто посмелее? Живо па помощь! Зовите пловцов! Спасите его! — кричал Заал.

Попав в водоворот, конь перестал бороться, как бы отдавшись на волю судьбы; это была только короткая передышка, — ободряемый гиканием седока, он вырвался из водоворота, но тут его понесло и закружило в кипении водопада; седока выбило из седла; схватившись за гриву, он плыл рядом с конем.