Башня мертвых
Шрифт:
– Мы знакомы? – спросила Тэвия.
Ее голос подрагивал, но держался уверенно.
– Да, причем очень давно, - мужчина махнул рукой, - Играли когда-то вместе в саду. Помню, ты так паниковала, когда ударила меня палкой в два раза больше тебя прошлой. Ха-ха. Если честно, я тогда притворялся. Мне совсем не было больно.
Сердце Тэвии застыло. Пульс исчез. Исчезли краски.
– И на мгновенье я уверовал, что она та самая, но судьба нас развела, такая полосатая… м-м-м… как давно это было.
Даже воздух стал тяжелым. Ноги девушки
– О, это же Акнет. Такой полезный и бесполезный одновременно, - проговорил он и подошел ближе, - Можно потрогаю?
Его грубые и вместе с тем красивые руки коснулись лезвия. Волнение пронеслось по телу Тэвии, словно это ее коснулись.
– Рац, слушай, чего это она, м? Не рада меня видеть?
Рацерик молчал.
– Ясно. Ладно, молчите, я всего-то хотел сказать тебе, Тэв, что письмена моего братца – то еще чтиво. Он всегда упускал важность формы. Действие, действие, размышления и еще немного действия. И кто этому его научил? Ха.
Ричард Арден похлопал Тэвию по плечу, но она ничего не почувствовала. А затем, с хлопком век, он исчез.
В мир вернулись краски и звуки.
– Сейчас мы встретили самое страшное зло. Вот кто должен был быть изображен на этом портрете. Он, а не я. – сказал Рацерик и помог Тэвии встать.
IV. Чуждые нам звезды
Холодало. Вечерело. Ветер на балконе успокоился.
На небе часто можно было увидеть падающие звезды. Те, что на самом деле просто кометы, сгорающие в атмосфере. Так сказал Рацерик.
За свою короткую жизнь на небосводе они горели так ярко и так неожиданно долго для тех, кто за ними наблюдал… Тэвия держала в руке дорогой бокал, но с трещиной. Иногда она поглаживала его ножку или кромку и что-то шептала, как гадалка. Но то было не гадание, и никакой мистики в ее словах тоже не было. То были слова любви. Простые, тихие и скромные.
Мама однажды сказала ей, что принцессы не могут любить. Они рождены, чтобы любили их, и всё тут. Так она и думала много лет. Много лет я оправдывала свое неумение любить только особенностями своего рождения.
И все же. Может потому и умирают ее спутники жизни? Потому что она не умеет любить? Даже самый яркий и красивый цветок зачахнет, если за ним не ухаживать. А она сама выглядит так красиво только потому, что ее кто-то любит.
Она прочла рукописи. Ей не была ужасна судьба Крау, которую он так ясно записывал на листах. Ей не казалось ужасным то место, в которое он попал. Ей было ужасно от себя самой, что из-за своих предубеждений, она не смогла раскрыть этого человека. Не смогла раскусить сущность его «заболевания». Это бьет по моей гордости.
Обычно, когда такое происходило, она могла исправить свои ошибки. Ведь речь идет о людях, либо живых, либо ещё живых на тот момент. А Крау мертв. И больше всего боли
Вивай, ха. Тэвия никогда не испытывала столько ревности. Ей вообще не свойственна ревность, как не свойственна и боль от разбитого сердца. И ведь она даже не может его ненавидеть, ведь разбилось оно как-то само. Кто-то тихо подкрался и кольнул рапирой в маленькую щель, прореху между тяжелыми доспехами, что она носила.
От обиды она не находила себе места. Даже воздуха, казалось, не хватает.
Даже воздуха, казалось, не хватает,
Почему вселенная бесчестна?
Почему так не хватает в рае
Для сердца моего местечка…
Как только к ней пришли эти строки, она тут же их записала на полях тех самых рукописей. Несколько раз перечитала… это ее так отвлекло, вызывало такую красивую улыбку… Сейчас она бы отдала все, что у нее есть только для того, чтобы он когда-нибудь прочитал эти строчки.
– Рацерик будет через несколько минут, - сообщил Рэдонель, - он собирается изложить свою версию всех происходящих событий, и я почему-то склонен верить, что чтобы он сейчас не сказал, так оно и есть.
– Я тоже так думаю. Хотя он и называет себя чудовищем, мне сложно представить, что хоть кто-то осмелился бы усомниться в его искренности.
Кивнув, Рэдонель сел в кресло рядом. Он покрутил бокалом и сделал неспешный глоток.
– Появились какие-нибудь мысли? – Тэвия поболтала кипой бумаг и аккуратно положила их обратно на стол.
– Я-то в отличии от вас их лишь раз читал. В общем-то мое мнение неизменно – здесь подлинный почерк Крау, а значит и достоверность всего написанного ставить под сомнение я не могу.
И снова сделал глоток.
– И что ты чувствуешь?
– Тоску. Невыносимую.
– У меня похожий случай.
– Это нормально, правда. Откровенно говоря, я мало о чем жалел в жизни, особенно об ошибках, которые я совершал, не зная, что они являются ошибками. Держа в голове все обстоятельства, я бы не раздумывая ушел бы вместе с ним. Достойная смерть, с учетом того, что мы-то умрем, как собаки.
– Думаешь, все-таки умрем?
– А какие варианты? Они полностью перекрыли нас: мы не можем писать письма, не можем уехать, не можем им противостоять.
– Границы закрыты, да?
– По крайней мере для нас. Мои птички все узнали. Как только нос покажем из поместья – нас убьют. В Подиуме такой приказ. Так что нам остается только ждать, когда отряды зачистки соизволят явиться на порог.
И снова глоток, только более нервный.
– Все твои люди приехали? – Тэвия пододвинула кресло ближе.