Башня на краю света
Шрифт:
— Ну ладно, ладно. Не хотите — не надо, я не обижаюсь. У вас свои секреты, у меня свои, я только одно вам скажу: нельзя быть такой безропотной, а вы, сразу видно, готовы мириться с чем угодно.
Брюнет повернулся к ним спиной и сидел теперь на самом краешке скамьи.
— Нельзя, чтоб другие все за вас решали.
Она беспокойно поерзала на сиденье. Она чувствовала себя просто предательницей по отношению ко всем тем благожелательным людям, которые так серьезно и так участливо разговаривали с ней про Джимми. Ну зачем она сидит тут и выслушивает разглагольствования этой дамочки. Ведь Джимми поместили в интернат для того, чтобы он не испортился
— И вы, разумеется, сможете навещать его, фру Ларсен, — говорили они ей самым сердечным тоном. — Само собой, фру Ларсен. И очень даже желательно. В любое время. И Джимми тоже будет приезжать к вам.
— Да, но… — сказала она.
Нет, не могла она ничего объяснять, когда на нее смотрели таким строгим выжидательным взглядом, да еще при этих двух свидетелях у окна.
— Что «но»?
— Ну, я не знаю… — пробормотала она, видя перед собой их улыбающиеся лица, вспоминая дружеские рукопожатия, ощущая тепло их дружелюбия. И в ушах ее звучали их слова, за которыми чувствовалось такое удивительное доверие к ней, что это похоже было на чудо: «Ведь Джимми наша общая забота, фру Ларсен, мы должны быть заодно, фру Ларсен, не правда ли? Родители и педагоги».
— Они были так внимательны… — пробормотала она.
— Кто? Кто был к вам внимателен?
Она вся сжалась и умоляюще взглянула на дамочку: хоть бы она наконец замолчала. Но та и не думала.
— Хотите знать правду? Голову они вам морочат своей внимательностью, это у них просто тактика, рассчитанная на то, чтобы обработать и приручить вас и вашего ребенка, приспособить вас к своим порядкам. А вы и рады. Я вот наоборот — использую их порядки так, как мне самой выгодно, вот и вся разница между нами.
Дамочка засмеялась, и тут, видно, почувствовала, что между зубами у нее что-то застряло, и извлекла ногтем тот самый кусочек колбасы.
Нет, разница была не только в этом, но, как бы там ни было, ей претило сидеть здесь и выслушивать беззастенчивые нападки на людей, которые приняли в ней такое участие, нет, это никак не укладывалось в ее представление о порядочности, ей ли не знать, что такое людская черствость и недоброжелательность. А если эта дамочка была права, если в том, что она здесь наговорила, была хоть крупица правды, ну, тогда… тогда, значит, таким, как Эвелин Ларсен, нечего делать на этом свете.
Внезапно она решила, что не должна больше ее слушать. И подумать только, на что она осмелилась: встала и вышла из купе, и пошла по проходу к туалету, и заперлась там, и долго сидела на обшарпанном, неудобном деревянном сиденье, выдержала и нетерпеливое дерганье ручкой, и сердитый стук в дверь, и все в ней бунтовало, хотя бунт был довольно жалкий — с какой стати эта особа будет ей указывать, кому ей верить, а кому нет, не ее это дело. И когда она вернулась обратно в купе и увидела, что дамочки там нет, она сказала себе, ну и хорошо, нечего было приставать с дурацкими разговорами, теперь вот небось в другом купе просит у кого-нибудь спички, и слава богу, пусть бы нашла себе там компанию.
Но когда она торопливо шла от вокзала к своему автобусу, слова этой женщины вдруг снова поразили ее: «Кто? Кто был к вам внимателен?» И ей пришлось снова напомнить себе, что все, буквально все, с кем она сталкивалась, и тот учитель, что приходил к ним домой, и директор школы с его удивительно приветливой улыбкой, и психолог, и… в общем, буквально все. И, сидя в автобусе и судорожно сжимая ручку своей сумки, она сказала себе, что
А вот толстого мальчика она видела часто, он всегда держался где-нибудь в сторонке, и у нее было такое впечатление, что с каждым разом он становился все толще и толще. Он все еще оставался в интернате, когда ей разрешили забрать Джимми домой с условием, что он будет посещать Детский клуб по месту жительства и что на дом к ним будет ходить специально прикрепленный консультант.
— Черта с два, — сказал муж, — не желаю я, чтоб меня допрашивали в моем же собственном доме. Я лично умываю руки. Ухожу сейчас в кино — и точка. И Джимми беру с собой, — прибавил он, взглянув на нее искоса со скрытым торжеством, точно игрок, выкладывающий на стол еще один козырь, — так что можешь развлекаться тут со своим консультантом сколько душе угодно.
— Да, но… — сказала она.
— Никаких «но», — сказал муж, мотнув головой, как заупрямившийся ребенок, и ушел вместе с Джимми, который так и сиял, что идет в кино в самый обычный вторник, и она должна была, нервничая, одна дожидаться этого самого консультанта, который, как ей было сказано, будет впредь опорой и поддержкой семьи.
На этот раз она, уж конечно, подготовилась: в квартире было проветрено и вылизано, нигде ни пылинки, такой был порядок, будто здесь давно уж и не жили, но само по себе ожидание было все равно мучительно. Она заранее причесалась и надела чистую блузку, но под мышками было уже мокро, и менять ее не имело никакого смысла. Угощать ли его кофе, принято ли это? То есть почему обязательно «его», с тем же успехом это могла быть и «она». Подписано было А. Дункер, насколько она разобрала, но мало ли имен начинаются на «А». Само письмо было отпечатано на машинке, и там все было ясно, этот самый «прикрепленный» должен был прийти во вторник вечером, в 19.00, но ведь неизвестно, о чем он будет ее спрашивать, и не дай бог, если это будет что-нибудь неприятное, ведь тогда она разволнуется и не сумеет ему толком ответить, да и муж, придя домой, будет, конечно, ворчать и брюзжать, что она не может вразумительно рассказать, о чем шла речь.
Во рту у нее пересохло, под мышками было мокро, она сидела на краешке стула, дожидаясь этого неизвестного «прикрепленного», и так долго раздумывала, не поменять ли ей все же блузку, что в конце концов менять было уже поздно.
Это оказался мужчина, и совсем еще молодой, круглощекий и кареглазый. Вид у него был несколько смущенный, наверное, он еще не очень привык к таким визитам, и он похож был на вежливого большого мальчика. Он протянул руку и сказал:
— Здравствуйте, фру Ларсен. Разрешите войти?
Она кивнула, и сразу же всей душой потянулась к нему, и тут же решила, что угостит его кофе, обязательно угостит.
Он сказал, что кофе — это прекрасно, и засмеялся, когда она извинилась, что муж с Джимми ушли в кино. Кино — это, понятно, куда большее удовольствие, чем беседа с ним, но хорошо бы все-таки, чтоб хотя бы Джимми в дальнейшем был дома к его приходу. Ну пусть не каждый раз, но все же почаще.
— Впрочем, нет, как говорится, худа без добра. Зато мы с вами сможем толком побеседовать.