Башня на краю света
Шрифт:
— И всё… Не будем больше про это.
Она кивнула, благодарная ему за то, что ей не придется ничего говорить Джимми.
— Да, вот еще… — Краем глаза она видела, что он чем-то озабочен. — Может, тебе позвонить туда, сообщить, что он дома…
А ей и в голову не пришло, что надо позвонить. Конечно, она позвонит, вот ведь что значит мужчина… сразу сообразил, как поступить. А он, будто вдруг тоже осознав свое превосходство, с важным видом спросил:
— Сама бы небось не додумалась?
— Нет, — честно призналась она. — И в голову не пришло. Но я сейчас позвоню. Скоро. Вот только фрикадельки дожарю.
— Да,
— Ладно, — сказала она. Конечно же, она его отвезет.
Но директору, который наконец подошел к телефону, это предложение, похоже, пришлось не по вкусу. Будет вернее, если они сами за ним приедут. И вообще, что это за фокусы и почему ему не позвонили немедленно? Надо надеяться, родители внушили мальчику, какой серьезный проступок он совершил?
Она извинялась, говорила, что они оба разговаривали с Джимми, очень серьезно разговаривали, и снова извинялась, и все это время старалась удержать в себе остатки трепетной радости от того, что муж был так добр к мальчику, и слушала не слишком любезный голос, который несколько обиженно повторил, что такие побеги лишают пребывание ребенка в интернате всякого смысла, ведь его именно для того и взяли, чтобы привести в норму, и подчеркнул, что было бы желательно, чтобы домашние поняли это и постарались помочь им в работе.
— Конечно, — сказала она, когда голос в трубке на мгновение умолк. — Конечно.
И потом, во время более длительной паузы:
— А нельзя ли ему побыть дома до воскресенья?
— Что ж, пусть остается. Но в следующий раз — если это вдруг повторится — я, естественно, рассчитываю, что вы сообщите нам немедленно.
Она кивнула и тут же спохватилась, что директор этого не видит, и поспешила пообещать, что непременно так и сделает, и положила трубку как раз в тот момент, когда муж, выходивший за пивом, вернулся с полным ящиком.
— Ну вот, до воскресенья он остается дома, — сказала она.
— А я что говорил, — кивнул муж. — Давай кончай с обедом, чтобы успеть прибраться, пока они не пришли.
Конечно, конечно. Она завертелась волчком, и к приходу приятелей, которые сразу же сели за стол и стали сдавать, все было в порядке. Их было четверо, приятелей мужа, приходивших обычно по пятницам. Олуф, который был еще меньше ростом и тщедушнее, чем муж, двое других — плотные, будто даже чуть пригнувшиеся под собственной тяжестью, и Харри, самый заметный из них, самый уважаемый, Харри, чье слово имело вес и чьим шуткам смеялись особенно громко и особенно долго. И вообще самый приятный из всех.
Она не раз удивлялась про себя, каким образом Харри оказался в этой компании. Честно говоря, он мог бы проводить вечера и получше. Порой казалось, он вовсе не чета им, скорее, он из других, у кого все как положено — семья, дети, приличная должность, приличное жилье. Однажды она довольно неуклюже попыталась расспросить о нем мужа, но он отмахнулся — не суй, мол, нос не в свое дело, и вдруг огорошил неожиданным вопросом: может, Харри когда-нибудь обидел ее? Вот уж чего не было! Никто в жизни не обращался с ней так уважительно, как он. Она не пыталась объяснить это мужу,
Они с Джимми играли на журнальном столике в лото под привычный рокот мужских голосов и стук по столу стопок и бутылок. В квартире наверху был слышен телевизор, внизу шумно веселились. Хороший это был вечер, и она не поленилась приготовить мужчинам добавку к ужину, заботливо намазала ломтики хлеба, уложила закуску, украсила зеленью и вспомнила, как Джимми, когда был маленький, разбуженный шумом, приходил к ним — всегда под одним и тем же предлогом, что ему хочется пить, не даст ли мама ему водички. Больше он так не делал. И не стоял возле стола, следя за карточной игрой, и не разевал судорожно рот после глотка пива, которым мужчины, развлекаясь, угощали его — им это казалось забавно. Правда, сегодня он был дома и спал в своей постели, поэтому она с величайшей старательностью намазывала бутерброды для мужа, разрешившего Джимми остаться до воскресенья, и для его товарищей по работе, которые поздоровались с Джимми, когда пришли к ним, и для Харри, который подошел и ткнул Джимми кулаком в живот.
— Вот это здорово, — одобрительно сказал Харри, когда она поставила на стол блюдо с бутербродами и запотевшую бутылку водки из морозильника. — Садись-ка рядышком со мной, Эвелин.
— Спасибо, — сказала она, присела на один из шести столовых стульев с прямой спинкой, вдохнув запах туалетной воды от волос Харри, и засмеялась обычной шутке, что, мол, она слишком благородная, чтобы пить из бутылки, а может, просто бестолковая, никак не научится.
Муж разлил, они быстренько опрокинули по одной и по второй, запили пивом, отставили пиво в сторону и снова наполнили стопки. Они чокались, пили, закусывали, и сытое, ленивое настроение завладевало ими, обволакивая тепловатой стоячей водой спокойного благоденствия, когда Харри вдруг заметил, что он рад снова видеть мальчика дома и что Джимми сильно вырос.
— Да, прибежал домой, — похвастался муж. — Сумел же найти дорогу. Всякие там пересадки и прочая ерунда. Здорово смышленый, чертенок, я всегда это говорил.
В тишине, воцарившейся после его слов, в нижней квартире завизжала девушка, кто-то громко засмеялся, а у нее кусок застрял в горле и все распухал, и ей никак не удавалось его проглотить. Потом тот, кого звали Олуф, маленький въедливый человечек с красноватым носом, спросил:
— По-твоему, это в порядке вещей, что парень смылся из интерната?
— Что значит «смылся»? — пожал плечами муж.
— Ты же сам сказал…
Маленький, настырный и противный человечек с острым взглядом.
— Какого черта, — пробормотал муж, попытался придумать, что бы еще сказать, но только повторил — Да… Какого, понимаешь, черта…
— Если б это был мой сын, — начал Олуф, и тут же был прерван громким взрывом презрительного хохота — приятели явно не верили, что Олуф способен произвести на свет сына.
— Кушайте, пожалуйста, — испуганно вмешалась она, но Олуф отодвинул блюдо подальше и положил локти на стол.