Башня Волверден
Шрифт:
Вторая картина называлась «Принесение Ифигении в жертву».
Постановка не оставляла места критике.
Исполненный сурового достоинства отец, стоявший рядом с погребальным костром, по виду нимало не растроганный; жестокие лица жрецов; трепещущая фигура обреченной царевны; равнодушное любопытство и пытливый интерес героев в шлемах, наблюдающих за происходящим для них принесение девственницы в жертву было не более чем тривиальным эпизодом ахейской религии — все было аранжировано Академиком-режиссером с непревзойденным искусством и исключительной выразительностью. Но больше всего Мейзи очаровала группа дев-прислужниц в ниспадающих белых хитонах: в этой картине они выглядели куда импозантнее,
— До чего прелестны вон те двое, последние в правом ряду! — шепнула Мейзи своему соседу, оксфордскому студенту с пробивающимися усиками. — Просто глаз не отвести!
— Вы находите? — отозвался юнец, в замешательстве теребя усики. — А мне, знаете ли, они как-то не показались. Грубоваты, на мой взгляд. И эти собранные в пучок волосы… дань последней моде, не так ли? слишком отдает современностью, э? Девица в греческом хитоне с модельной прической от Труфитта — увольте, это не по мне!
— Ах, да я не этих двоих имею в виду! — отозвалась Мейзи, слегка скандализированная тем, что сосед счел ее способной плениться лицами столь вульгарными. — Я говорю про тех, что стоят сразу за ними, две темнокудрые девушки, у которых волосы уложены так просто и мило, а в облике ощущается нечто нездешнее.
Студент открыл было рот и воззрился на соседку в немом изумлении.
— Не вижу… — начал было он, но тут же оборвал себя на полуслове: во взгляде Мейзи он прочел нечто такое, что сбило его с толку. Он покрутил усы, помялся и промолчал.
Занавес опустился, и несколько персонажей, не участвующих в последующих номерах, сошли со сцены и присоединились к зрителям, как оно часто водится, не переменив нарядов — великолепная возможность в течение всего вечера сохранить за собою преимущества, предоставляемые театральным костюмом, румянами и белилами.
В числе прочих две девушки, вызвавшие восхищение Мейзи, неслышно скользнули к ней и заняли два свободных места по обе стороны от гостьи: неуклюжий студент только что ретировался восвояси. Незнакомки отличались не только красотою и безупречным сложением, что лишний раз подтвердилось вблизи; с первых же мгновений Мейзи ощутила удивительную духовную близость. Девушки тут же разговорились с ней, открыто и искренне, с обворожительной непринужденностью и изяществом манер. То были прирожденные леди, леди по воспитанию и по натуре. Та, что повыше (подруга называла ее Иолантой) казалась особенно милой. Уже само имя пленило Мейзи. Мисс Льюэллин тотчас же подружилась с обеими: обе обладали неким не поддающимся определению очарованием, которое само по себе оказывается наилучшей рекомендацией. Мейзи постеснялась спросить новых подруг, откуда те приехали, но из разговора их со всей очевидностью следовало, что Волверден они знают превосходно.
Спустя минуту снова зазвучали фортепианные аккорды. Как нарочно, певица выбрала песню, которую Мейзи ненавидела больше всего на свете: шотландскую балладу «Недотрога-Мейзи», положенную на музыку Карло Лудовичи:
Недотрога-Мейзи в лес Вышла спозаранку. Распевала на кусту Звонкая зарянка. «Пташка-пташка, расскажи, Под венец мне скоро?» «Прежде шестеро друзей Гроб снесут к собору!» «КтоМейзи слушала песню, замирая от недоброго предчувствия. Девушка всегда терпеть ее не могла, но сегодня баллада заставила бедняжку похолодеть от ужаса. Гостья понятия не имела, что в эту самую минуту миссис Уэст, само воплощение раскаяния, с жаром шепчет на ухо соседке: «Ох, Боже мой, Боже мой, какой кошмар! И как я только допустила к исполнению эту песенку! Как неосмотрительно с моей стороны! Я только сейчас вспомнила, что мисс Льюэллин зовут Мейзи, знаете ли! вон она, слушает, а сама побледнела как полотно! Никогда себе не прощу!»
Высокая, темноволосая девушка рядом с Мейзи, та, что отзывалась на имя «Иоланта», сочувственно наклонилась к соседке.
— Вам не нравится баллада? — спросила она, и в голосе ее прозвучала едва уловимая нотка упрека.
— Ненавижу ее! — отозвалась Мейзи, тщетно пытаясь взять себя в руки.
— Но почему? — осведомилась темноволосая девушка спокойным, на удивление мелодичным голосом. — Возможно, напев и печален, но так прелестен и безыскусен!
— Меня тоже зовут Мейзи, — отозвалась новая подруга, с трудом сдерживая нервную дрожь. — И как-то так получается, что эта песня преследует меня всю жизнь. Я постоянно слышу кошмарный отзвук слов: «Прежде шестеро друзей гроб снесут к собору». И зачем только родители назвали меня Мейзи!
— И все-таки почему? — снова спросила Иоланта, с видом печальным и загадочным. — Откуда это отчаянное стремление жить — этот ужас пред смертью, эта необъяснимая привязанность к бренному миру! И с вашими-то глазами! У вас глаза в точности как у меня, — что, безусловно, прозвучало комплиментом, ибо очи темноволосой девушки казались до странности бездонными и лучезарными. — Обладатели подобных глаз, способных прозревать иной мир, уж верно, не должны страшиться врат вроде смерти! Ибо смерть не более чем врата, врата к жизни в апофеозе красоты. Так начертано над дверью: «Mors janua vitae».
— Что за дверь? — переспросила Мейзи; она вспомнила, что не далее как сегодня прочла эти самые слова и тщетно пыталась перевести их, хотя сейчас смысл внезапно прояснился.
Ответ заставил ее вздрогнуть, словно от удара тока. Врата склепа на кладбище церкви Волверден.
Иоланта проговорила это очень тихо, но многозначительно.
— О, какой ужас! — воскликнула Мейзи, отпрянув. Высокая, темноволосая девушка изрядно напугала ее своим последним откровением.
— Вовсе нет, — возразила собеседница. — Жизнь так коротка, так суетна, так мимолетна! А за пределами ее покой, вечный покой, безмятежность отдохновения, блаженство духа.
— Долгожданная тихая гавань, — добавила ее спутница.
— Но если… есть кто-то, кого не хочется оставлять позади? — робко предположила Мейзи.
— Он вскорости последует тем же путем, — отозвалась темноволосая девушка тихо, но твердо, безошибочно угадав пол того, кто подразумевался под неопределенным местоимением. — Время летит так быстро! А если во временных пределах время летит быстро, то насколько же быстрее в вечности!
— Тише, Иоланта, — вмешалась подруга, подарив ей предостерегающий взгляд. — Начинается новая картина. Дай-ка взгляну: кажется, это «Смерть Офелии»? Нет, «Смерть Офелии» будет четвертым номером. А сейчас номер третий, «Мученичество святой Агнессы».