Башня Ворона

Леки Энн

Трудно было не понять.

– Вы ищете не все подряд, только ценности, а заодно – безопасный способ доставить их обратно в Ксулах.

– Ты все понимать верно, друг, – закивал ксуланец. – И всем хорошо. Разве нет? Мы искать, чего хотеть. Если находить золото или прочие ценности, наш спонсор получать сколько хотеть. Если мы переправлять золото через Вастаи, царь получать свою долю. Видеть, всем хорошо.

– При условии, что Ксулах не передумает делиться золотом. Ну или прочими ценностями, – рассудительно заметил ты.

– Ох, друг, – укорил собеседник. – Ксулах очень-очень далеко. А золота может и не быть.

Ксуланец смерил тебя оценивающим взглядом.

– Князь Мават, его… – Он замешкался, подбирая нужное

слово или фразу целиком. – Народ Ирадена любить его?

– Он преемник Глашатая, – недоуменно отозвался ты.

– Да, конечно, – подобострастно закивал ксуланец. – Меня интересовать не народная любовь. Если князь задумать стать королем, народ его поддержать? Или… – Он помедлил, подыскивая слово. – Кто-то из богов благоволить князю?

Ты ошеломленно воззрился на него и повторил:

– Он преемник Глашатая.

– Само собой. – Ксуланец замахал руками, отметая твои возражения. – В Вастаи правит один бог, но есть и другие.

– Вороны вообще мерзкие твари, – вставил топтавшийся у стола толмач. – Только об этом помалкивай, иначе наживешь неприятностей.

Ксуланец и бровью не повел:

– Ныне малый бог не вечно оставаться таковым. Если сыщутся благодетели.

Потрясла ли тебя последняя реплика? Ты родился на ферме, к югу от Безмолвного леса, и наверняка намеренно не встречал малых богов. Однако ручаюсь, перед сепарацией ты спрыскивал землю молоком, или окроплял живительною влагой камень у колодца, когда тебя посылали за водой, или напевал песенку, пока наполнял ведро. А твоя семья не употребляла в пищу мясо конкретного зверя.

– В Ирадене малых богов не водится, – с ноткой негодования объявил ты. – За ними отправляйтесь на юг, к вербам. Там божков пруд пруди.

Толмач нахмурился, но промолчал.

– Малые боги повсюду, – возразил ксуланец. – В Ирадене они скрываться? Наверное, ждут царя, который позволит им не таиться боле. А князю, похоже, нынешний царь не по нутру.

– Глашатай, – процедил ты и резко отодвинулся от стола, намереваясь встать. – Вы совсем не разбираетесь в местных порядках.

Ксуланец ухватил тебя за предплечье:

– Не сердись, друг, не сердись. Если я обидеть тебя, то не нарочно. Не сердись.

– Не обидел, – заверил ты ледяным тоном и выразительно покосился на ладонь, которую ксуланец тотчас отдернул.

Ты поднялся и зашагал прочь; змея, высунувшись из-под руки чужеземца, ощупывала языком воздух тебе вослед.

Как я уже сказывал, Мириада много странствовала по свету. По крайней мере, много в сравнении со мной. Она преодолевала изрядные расстояния сама или сопровождала охотников на оленей. Зачастившее ко мне племя было из сонма тех, что кочевали по северным землям, и все эти племена состояли в родственных отношениях. Мириада поведала, что раз в несколько лет, летом, они собираются на востоке, чуть южнее моего лежбища, у реки, вытекавшей из озера. Охотники встречают старинных приятелей, обмениваются дарами; в час расставания кто-то наверняка покидает прежнее племя и примыкает к новому – вслед за другом, возлюбленной или просто чтобы сменить обстановку.

Именно там и тогда находили уникальные предметы. На первых порах – добротные, тщательно вытесанные каменные лезвия, фигурки из слоновой кости и оленьего рога, среди которых преобладали рыбки, птички, человечки: во-первых, они подкупали внешним видом, но чаще всего олицетворяли бога-фаворита, среди всех прочих падких на лесть. Навещавшие меня охотники носили плоские камушки с выгравированным узором. В камне высверливали дырочку или надсекали его по бокам, привязывали кожаный шнурок и носили на шее или цепляли к накидке или рубахе. Все больше и больше народу являлось на сборища в подвесках,

и Мириада не без удовольствия отмечала, что многие были украшены изображением комара. Попадались среди узоров и концентрические круги, символизирующие, как утверждала Мириада, меня. Впрочем, щеголяли в них преимущественно представители местного племени. В отличие от Мириады, я не осваивал новых территорий.

Со временем многое переменилось: вместо плотно сплетенной осоки и раскаленных камней пищу теперь готовили в каменных горшках. Изменился язык: в обиход входили новые слова, отмирали старые, какие-то звуки появлялись, какие-то исчезали. Даже то многое, почерпнутое у Мириады, оказалось заимствованным из совершенно иных языков с юга.

Я владел единственным языком, который грезился мне порождением самой природы, неотъемлемой частью мироздания. Такому восприятию способствовала скудная языковая среда, а также мое умение воплощать сказанное в жизнь. Разумеется, я уже привык к неспешным переменам и в глубине души понимал, что рано или поздно они доберутся и до языка. Сам факт существования других, непохожих на мой диалектов потряс меня совершенно.

Мириаду, в свою очередь, изумило мое изумление. Рассказывая о далеких племенах заимствованными у них словами, она не подозревала, что я воспринимаю их исключительно в контексте родной речи и даже интуитивно не догадываюсь, что взяты они из других языков. Мириаду изрядно позабавил сей факт. А поскольку о существовании иных, диковинных языков она проведала многим раньше меня, то и к нашему обоюдному наречию относилась совсем по-другому. На мой вопрос, умеет ли она воплощать в жизнь сказанное на иноземных языках, Мириада целых пять минут описывала надо мной сосредоточенные, недоуменные круги и наконец изрекла: да, конечно, умеет. Неужели я всерьез думаю, что сила кроется в звучании слов? Как мне вообще взбрело такое в голову, ведь, во-первых, нынешнее произношение разительно отличается от исконного, а во-вторых, упирайся все в артикуляцию, люди непременно обрели бы способность претворять свои речи в реальность. Ну и в-третьих, мне часто доводилось контактировать с охотниками посредством деревянных фигурок, начисто лишенных звучания.

Но вот какая штука: сообщаясь через фигурки, я не выполнял никаких просьб. Даже не предполагал, что такое возможно. Наконец, надо отдать людям должное – словами они достигали многого. Конечно, никто при мне не провозглашал: «Сейчас я оторву ногу от земли», а через мгновение воплощал оное действо, хотя сам я однажды пробовал, предварительно оценив, хватит ли мне сил исполнить сказанное без ущерба для себя. (Каюсь, был любопытен и падок на новые ощущения.) Но мне всегда казалось, что моя способность влиять на порядок вещей отличается от человеческой только масштабом.

Меня ничуть не тревожили метаморфозы говора (а иногда и грамматики). Неспешные перемены затрагивали все, в том числе правила речи. Главное ведь не порядок слов и их звучание; главное – употребить нужные слова в нужном месте, в нужное время.

Мириада была склонна согласиться со мной, но не во всем. Мы еще долго дискутировали, выдвигали разные аргументы, но в одном мы были солидарны: в беседах о природе вещей богам следует соблюдать осторожность. С могущественного бога, вероятнее всего, не убудет, заяви он: «Земля круглая, будто ягода, и вращается вокруг Солнца, которое намного больше, чем видится невооруженным глазом», предварительно не удостоверившись в правдивости такого заявления. Вероятнее всего. А если бог ошибется? Достанет ли ему сил пережить утрату могущества, хотя бы отдаленно приближенного к тому, чтобы менять устройство вселенной? И не чреваты ли аналогичными, а то и худшими последствиями категоричные рассуждения об устройстве языка? Поэтому в наших речах преобладали страховочные «гипотетически», «вероятно», «допустим» либо проверенные, достоверные факты. Далеко мы в своих выводах не продвинулись.