Башня Занида (Авт.сборник)
Шрифт:
Одну он внимательно осмотрел и выбросил, заметив:
— От таких у нас живот уже болел. Представляешь, какой мы закатим пир, когда доберемся до города?
— О, еще как представляю! Сперва чудесный печеный унха, обложенный табидом, с тунистом во рту, да полная плошка соусу бету иного…
— И гроздочка этих желтеньких как-их-там-зовут на десерт, и большой кувшин фалатского вина…
— Только не мишдахского фалата — он слишком жидкий, а ходжурского, особенно урожая года Екия…
— Вот про екиев не стоит! Все, что мне от них было надо, я уже получил.
Она подняла голову.
— Ну и молодчик! Сидит, считай, с коронованною девицей на руках и не может думать ни о чем, кроме утробы своей ненасытной!
— А сама-то что?
— Что это в виду ты имеешь?
— Нет лучшего блюстителя для добродетели, нежели воздержание от пищи. Будь у меня силы, недолго бы ты оставалась девицей!
— Хвастун! Даже тут вопрос пропитанья ввернуть ухитрился! Я-то помню, сколько яств ты тогда проглотил на «Шамборе», и гляжу, что сказанья о прожорливости народа вашего просто-таки бледнеют пред действительностью!
— Между прочим, у нас очень холодно, — заметил Барнвельт.
— Но сейчас-то тебе не холодно?
— И потом мы, по крайней мере, питаемся нормальной здоровой пищей, а не отработанными мужьями.
— Кашьо не трапеза, балда, а торжественная церемония…
— Я это уже слышал, но по-прежнему считаю, что это ставит вас на одну доску с хвостатыми обитателями Фоссандерана.
— Наглый придира! — вскричала она, отвешивая ему шлепок — слабый, чтобы показать, что это не всерьез.
— А потом, — продолжал он, — что-то я не пойму, каким образом вы ухитряетесь сохранять династию, если всякий раз, когда консорт замечает смотрящую на него королеву, ему не ясно, то ли страсть горит у нее в глазах, то ли она просто высматривает кусочек посмачнее. Такая семейная обстановка лишит присутствия духа даже сексуального гиганта!
— Наверное, мужчин наших не так легко мужских достоинств их лишить, нежели тех, что в выстуженной местности вашей обитают! Квирибец истинный и при смерти кавалером остается галантным, а ньямца подержишь на ягодах с ракушками каких-то три дня…
— Четыре!
— Ну, четыре дня, и слепцом становится он бесчувственным ко всему, помимо еды.
— Да ладно! Ты сама ничуть не меньше меня мечтаешь о еде — вон сколько всего нафантазировала!
— А вот и нет! Тем более что твое пиршество воображаемое превысило мое, как Зора гору Сабуши превышает!
— И как ты думаешь это доказать?
— Принцессе коронованной нет нужды утвержденья свои доказывать! Одного лишь слова ее вполне довольно!
— Да ну? Тогда тебе, пожалуй, следует изучить несколько новых обычаев.
— Вроде того земного, именуемого «поцелуй», коему обучил ты меня? Пожалуй, потребно мне еще в забаве сей поупражняться…
Через некоторое время Барнвельт заметил:
— Боюсь, что я не настолько близок к истощению, как думал.
— Вот как? И не думай нарушить древние обычаи квирибские, иначе познакомишься с приемами потасовочными, коим воительниц наших обучают в палестрах!.. Часом не таскаешь ли ты камень гвамовый в кармане?
Барнвельт
— Нет, обычно я полагаюсь исключительно на свое природное обаяние. Во всяком случае, я сомневаюсь, что такой камень дает мужчине власть над женщинами, как янру делает это наоборот. По-моему, желаемое просто выдается за действительное.
— И все ж поощряешь ты сие суеверие, охотясь за монстром морским ради камней его.
— А кто я такой, чтобы опрокидывать веками сложившиеся представления? У меня и так было вполне достаточно заморочек дома, в Ньямадзю, когда я пытался просветить людей относительно некоторых совершенно ясных и очевидных вещей. А что касается твоих воительниц, по-моему, у тебя уже есть опыт, который убедительно подтверждает: комплектовать армию женщинами — пусть даже весьма мужественными, если такое вообще возможно — попросту непрактично.
— По какой это такой причине? — поинтересовалась она.
— Хотя бы по такой, что мужчины крупнее. Если бы тут была планета, где женщины в десять раз здоровей мужчин, было бы совсем другое дело.
— Не очень-то справедливо было то со стороны Варзаи — несоответствие такое учинить.
— Конечно, если ты во всем привыкла винить богов.
— А если не богов, то кого?
— Все зависит от того, во что ты в таких случаях веришь.
— Ужель не воспринимаешь ты богов серьезно?
— He-а. Я считаю, что какие-то вещи просто случаются, и все тут.
— Неудивительно, что кангадиты возжелали умертвить тебя за ересь!
— Конечно, неудивительно. Удивительно то, что Квириб до сих пор не схавал какой-нибудь могущественный сосед, при таком-то раскладе!
— Королевы наши испокон веку предотвращали войны дипломатией искусной и интригами коварными, природные богатства наши используя, дабы одного врага на другого натравливать.
— Все это замечательно, но как-нибудь придет к тебе крепкий парень и скажет: «Дерись или сдавайся!» — и больше выбирать тебе будет не из чего.
— Ежели поставишь ты меня пред выбором столь мрачным, о нигилист надменный, можешь не сомневаться — буду я драться!
— Ну уж нет. Чтобы добиться своего, я лучше пущу в ход дипломатию искусную и интриги коварные, о которых ты только что толковала. Вот, к примеру…
— Нахал! — воскликнула она, как только вновь обрела способность говорить. — О, ужель не останешься ты в Рулинди, дабы вечно играть со мною в игру эту радостную?
— Хм! Это будет от многого зависеть.
— От чего? А потом, приказываю я…
— Если твоя маманя отречется от престола, твоему консорту наверняка это не понравится.
— Пусть хоть вякнуть попробует! Мое слово — закон.
— И все-таки вряд ли окружающие одобрят такую фамильярность.
— Хорошо, а разве не можешь ты и его обучить искусству сему? Или же, что еще лучше, самому стать первым моим консортом?
— Боги всемилостивые, только не это! Уж не думаешь ли ты, что я мечтаю закончить свои дни в вашей жертвенной духовке?
Она была явно удивлена и немного обижена.