Башня. Новый Ковчег 3
Шрифт:
У дверей Мельников что-то выговаривал сыну, который вообще непонятно, как тут оказался. Тут же рядом маячил Поляков. Не больница, а проходной двор какой-то. Степан явно пытался что-то сказать, но при их с Борисом появлении замер на полуслове, уставился, округлив глаза и открыв рот, словно увидел приведение. Впрочем, Павел про себя усмехнулся, он и был в некотором роде привидением.
— Вы… но как? — Стёпка беспомощно взглянул на отца.
— Домой, Стёпа, домой. И о том, что видел, молчать. Понял?
В кабинете опять пронзительно зазвонил телефон, и все, не сговариваясь, бросились обратно.
— Да? — Павел первым схватил трубку. —
— Мы уже спускаемся, Павел Григорьевич. Но я подумал, надо доложить вам прямо сейчас. Ни Ставицкого, ни Кравца наверху нет. Я подключился к мониторингу пропусков, оба покинули надоблачный уровень и сейчас где-то внизу. Это может быть проблемой.
— Может, — Павел замер, обдумывая услышанное. Мельников и Борис стояли рядом.
— Папа, Павел Григорьевич, я должен сказать, — Стёпка Васнецов опять вырос перед ними как из-под земли.
— Ты ещё здесь? — Мельников чуть заметно повысил голос. — Я же сказал, дуй домой немедленно!
— Но…
— Степан, сейчас не до тебя, — Павел повернулся к Борису. — Если Ставицкий каким-то образом узнал про АЭС. Или этот твой Кравец…
— Погоди, Паша, не суетись раньше времени. Пусть проверят тридцать четвёртый.
— Тридцать четвёртый? Это закрытый этаж. Что там у тебя?
— Ну, — Борис слегка замялся. — Место там у меня было организовано. Для разного. Кравец в курсе. Он за это дело и отвечал.
Павел внезапно понял, для чего Борис облюбовал себе то местечко на заброшенном этаже. Криво усмехнулся. Вспомнил, что Кравец тоже говорил про тридцать четвёртый, когда сдавал Литвинова. Что именно там, в заброшенных производственных помещениях, Борис и собирался прятать от него Нику.
— Володя, — произнёс он в трубку, не глядя на Бориса, хотя хотелось не только взглянуть, но и припечатать как следует. — Пусть твои люди прочешут заброшенные этажи и особенно тридцать четвёртый.
— Сделаем, Павел Григорьевич.
***
У дверей кабинета они расстались, Величко с помощником направились к лифту, Мельников последовал за ним, по пути ещё раз отмахнувшись от сына. Павел с Борисом двинулись к Северному лифту, одному из скоростных лифтов, которыми пользовались только военные, и где их должен был ждать Долинин со своими людьми. Анна и Катя догнали их по дороге. Борис глянул на Катюшу, озабоченно и важно вышагивающую следом за Анной, открыл был рот, но произнести что-то так и не решился, натолкнувшись на суровый взгляд Анны.
Павел тоже молчал.
На самом деле ему многое хотелось сказать. Им обоим. И Анне, и Борису. Сказать, как он благодарен им. Благодарен за все. За то, что они есть. За то, что они с ним. И тогда, тридцать лет назад. И сейчас.
Но он молчал.
А судьба, которая свела их вместе ещё в школе, продолжала вести за собой.
Глава 32. Кир
Удары сыпались один за другим — Татарин бил расчётливо, верно, старался попадать точно в живот и под рёбра. Тяжёлый ботинок с кованым металлическим мыском с каждым ударом выбивал из Кира воздух. Голову Кир прикрывал руками и инстинктивно подтягивал колени, но это спасало слабо. Следующий удар пришёлся по ноге — от острой вспышки боли мир на время погрузился в темноту. В этой темноте захлёбывалась криком Ника. Слов Кир разобрать не мог, ему казалось, что она где-то далёко, хотя это было не так — Костыль держал её рядом с дверями, в какой-то
— Всё, хорош. Откинется раньше времени, наш фраерок остаток зажмёт, — ленивый голос Костыля слабо прорывался сквозь кровавую вату.
— Да не сдохнет, я ж его слегка пополоскал, — Татарин ударил ещё раз, но уже как-то нехотя, без прежнего энтузиазма. — И заткни ты эту дуру, надоела верещать. В башке звенит.
Голос Ники резко смолк. Кир дёрнулся, опять упрямо попытался встать, но безрезультатно. Тупой удар под рёбра опрокинул его навзничь.
Кир и Ника ждали появления этих двоих, и Киру даже в какой-то момент, когда он услышал гогот и громкие шаги кованых каблуков Татарина, гулким эхом отлетающие от бетонного пола заброшенного цеха, показалось, что у них ещё всё может получиться. Он сжал в руке свою импровизированную заточку, прошипел сквозь зубы заплаканной и отчаянно мотающей головой Нике: «по моей команде, беги, слышишь, беги!», но у них ничего не вышло. Костыль с Татарином были далеко не новички в этом деле, поэтому их обезвредили быстро и безукоризненно чётко. Может быть, будь Кир не так избит, а Ника не сильно растеряна, у них и получилось бы, а так… скрутили, как котят. Татарин всей мощью своего короткого крепкого тела навалился на Кира, уронил его и тут же принялся усердно молотить ногами, а Костыль схватил Нику. Кажется, тоже ударил её, потому что она закричала и кричала ещё потом, и Кир не знал, отчего ему больней — от кованых и тяжёлых ботинок Татарина, бьющих с размаху под рёбра, или от этого крика — тонкого и очень страшного.
— Свяжи недоноска.
Костыль в паре этих уродов явно было за главного, и Татарин, хоть и буркнул себе чего-то под нос, но всё же подчинился. Нехотя толкнул Кира ногой, наклонился.
— Давай, Шорох, грабли свои за спину по-бырому. Щас зафиксируем тебя, чтоб не рыпался.
— Да пошёл ты, — Кир понимал, что за любое, даже малейшее сопротивление он получит и получит неслабо — расклад сил был не в его пользу, но дурацкое, отчаянное упрямство было сильней. Он приподнялся на локтях, с ненавистью сверля глазами плоское, как тарелка, лицо.
Новый удар не заставил себя ждать, кулак Татарина вписался в уже заплывший и ничего невидящий правый глаз. Кир не сдержался — вскрикнул. Татарин же быстро скрутил ему руки за спину и принялся наматывать верёвку вокруг запястий, затягивая с видимым усердием и словно специально стараясь сделать так, чтобы новый жгут лёг прямо на старые раны, оставшиеся от той верёвки, которую перерезала Ника.
— Ну чего, Шорох, — Татарин опять наклонился к самому лицу Кира. Обдал его тяжёлым дыханием. — Девку мою пялил, да? Хорошо тебе было? Теперь моя очередь твоей рыжей вставить. Смотри, ей ещё понравится, добавки просить будет.
Он довольно гоготнул, поднялся и отошёл. Почти сразу же Костыль с силой толкнул Нику, и она упала на колени рядом с Киром.
— Шорох, наслаждайся своей девкой, а потом мы её… — грязное и длинное ругательство Костыля потонуло в громком хохоте его подельника.
Костыль с Татарином отошли к выходу. И перед Киром близко-близко оказалось лицо Ники. Двери в комнатушку оставались открытыми, и в слабом свете цеховых аварийных фонарей, вернее, в его отголоске, Кир различил мертвенную бледность её лица, поблёкшие веснушки, разбежавшиеся неровными пятнышками по осунувшимся щекам.