Башня

Уилсон Колин Генри

— Нет.

Найл окунулся лицом в ладони, стало чуточку легче.

— Что у меня с головой?

— Ты попытался заговорить и спалил всю свою внутреннюю энергию.

— Но ведь я там побывал. Они увидели меня.

— Умом, не глазами.

Через минуту-другую сердце унялось. Глотка сухая, опаленная.

— Пойду налью чего-нибудь.

Найл отправился по коридору к пищепроцессору. Понятно, ничуть не удивился, застав там Стиига, сидящего на столе. Найл наугад нажал одну из питьевых кнопок. Через полминуты из окошка раздачи выскользнул стакан холодного апельсинового сока, поверху плавали

кусочки цедры. Найл с жадностью осушил стакан. Сел напротив старца.

— И что теперь будет?

— Уж теперь-то Каззак точно сделает все, чтобы тебя заполучить. Он уверен, что ты наделен сверхъестественной силой. Он не мыслит дальнейшего без тебя.

Вспомнив бледное лицо матери, юноша проникся виной. На секунду он задумался, как бы сподручнее возвратиться во дворец Каззака.

Стииг покачал головой.

— Глупо. Теперь они глаз с тебя не будут спускать.

Найл мрачно уставился в окно.

— Куда же мне деваться?

— Прежде ты должен выполнить наш с тобой уговор, — улыбнулся старец.

— Это загадку-то?

— Не загадку, просто ответ на вопрос.

Найл зарылся лицом в ладони, но ясности в мыслях не возникало.

— Ты ждешь, чтобы я сказал… почему ты не в состоянии помочь мне уничтожить пауков?

— Не совсем. Ты спрашивал, могу ли я сказать, как этого добиться. Я ответил, что нет, потому что запрещено. Но помочь тебе не отказывался.

— Но прежде хочешь, чтобы я догадался обо всем сам?

— До тебя начинает доходить, — кивнул собеседник.

Найл задумался.

— Ты не можешь мне сказать, как их одолеть, потому что… — он тщательно подбирал слова, — …потому что подсказка — слишком легкий путь. Человек должен добиваться свободы сам… иначе он не оценит по достоинству, что значит быть свободным. — Он посмотрел на старца. — Это и есть ответ на загадку?

— Частично.

Найл тяжело мотнул головой: усталость по-прежнему донимала дурнотой и тяжестью.

— Больше ничего на ум не идет.

— Что ж, пока достаточно и этого.

— Значит, ты мне все-таки поможешь? — встрепенулся Найл.

— Прежде позволь еще один вопрос. А зачем тебе понадобилось уничтожить пауков?

Вопрос насторожил Найла, в нем чуялся скрытый подвох. Помедлив, сказал:

— Этот город построили люди, а пауки городов никогда не строили. Они живут в городах, оставленных людьми.

— Но зато они хозяева Земли. Это разве не доказательство, что у них есть над людьми превосходство?

— Нет. Просто у них сильнее развита воля. Но такой жизни они не достойны.

— А почему?

Найл призадумался, затем досадливо тряхнул головой.

— Не могу объяснить. Но чувствую, что это так!

— Если ты намерен одолеть пауков, — с мягкой назидательностью заметил старец, — тебе необходимо знать, почему это так.

— Ты можешь мне сказать?

— Я могу еще больше: показать. Ступай за мной. Найл не замедлил подчиниться и пошел коридором в галерею. Он думал, что сейчас надо опять будет укладываться в машину умиротворения, но старец, не задерживаясь, прошел мимо и ступил в белый столп, Найл следом. Поднялись. Выйдя наружу, Найл обнаружил, что стоит в комнате на верхотуре башни, с видом на город. Странно было видеть его снова. Иллюзорная панорама Флоренции

представлялась такой явственной, что теперь сложно было от нее отвыкнуть. Солнце клонилось к закату.

— Ложись вон туда. — Старец указал на черную кожаную кушетку.

Возле кушетки на стекле черного столика лежало устройство из скрепленных меж собой изогнутых металлических полосок, оно напоминало обрывки шляпы. Длинный провод соединял его со Стигмастером.

— Надень на голову, — велел Стииг, сопроводив слова мысленной иллюстрацией. Найл, не рассуждая, подчинился. Гладкие, упругие подушечки прилегали ко лбу и вискам.

— Устраивайся поудобнее, голову на подушку. Готов?

Найл кивнул. В местах, где подушечки касались кожи, чуть покалывало, будто иголочками. Юноша прикрыл глаза.

Он готовился увидеть какой-нибудь умозрительный образ, которому, может статься, вторит не выраженный словами поток сознания. Ощущение же оказалось сугубо физическим: покалывание, переходящее постепенно в легкое пощипывание. Все это сопровождалось приятным ощущением, как если б вдруг он отрешился от тела и плавно взмыл в небо, словно воздушный шар. Приятное пощипывание из головы оттекло к ногам. Он совершенно не ожидал такого невыразимого блаженства. Колкие искорки обрели вдруг свечение, образовавшее вокруг тела белый ореол. Свет постепенно проник в каждую пору, тело будто обрело прозрачность. Похожее удовольствие он испытывал, прижимаясь телом к Мерлью, только это было куда сильнее.

И тут даже сам свет внезапно озарился изнутри яркой, насыщенной вспышкой, сравнимой разве что с высоким звуком. Звук реял все выше и выше, свет стал ослепительным, как солнце в разгаре дня. Но все это было лишь прелюдией к тому, что почувствовалось затем секунд на пять.

До этого момента Найл воспринимал все происходящее пассивно, с молчаливой признательностью. Но настал миг, когда до него начало доходить: ощущение-то, оказывается, исходит не извне. Оно лишь отражение чего-то, происходящего внутри. Впечатление такое, будто над неведомым горизонтом его внутренней сущности восходит солнце. А затем несколько секунд его сотрясал поток необузданной первозданной силы — силы колоссальной, ошеломляющей, поднимающейся из пучин сознания. Ей сопутствовало озарение — такое, что тянуло громко, с надрывом расхохотаться, зайтись хохотом. Все — башня, Стигмастер, старец, те же пауки — показались одной большой наивной шуткой. Шуткой был и он сам, Найл, поскольку дошло: он — маска, оболочка; в сущности, просто фантом, абсурд, на самом деле его, оказывается, не существует.

Затем свет стал таять, и ощущение неизреченной силы убавилось до чувства просто удовольствия; словно мощная волна, откатившись, опустила его на берег. Вместе с тем наступившее просветление никуда не исчезло. Теперь было ясно: средоточием мощи является он сам, его внутренняя сущность.

Прекратилось покалывание в прилегающих к коже подушечках. Помещение словно преобразилось. Он взирал на него так, словно сам все здесь создал. Ничто здесь не казалось уже ни странным, ни диковинным.