Башня
Шрифт:
Но передумал: Морлаг может хватиться. Оставалось разве что нажать на надсмотрщика исподтишка, внушив, что его, Найла, необходимо определить на какую-нибудь другую работу.
Найл не мигая уставился Морлагу в затылок, вместе с тем поворачивая под рубахой медальон. Однако, едва успев коснуться пальцами, понял: не пойдет. Медальон отсылал силу обратно внутрь, умаляя тем самым способность воздействовать на окружающее. Лишь повернув его обратной стороной, он почувствовал, как усилился идущий наружу мысленный импульс, веером устремляясь навстречу «приемнику». Надо только самому сосредоточиться
Неотрывно глядя в затылок надсмотрщика, Найл послал пробный импульс. Результат превзошел ожидания. В эту секунду бородач как раз вещал:
— А ну встать навытяжку и равнение в рядах, тупые.
Тут его голос увял, лицо будто окаменело. Он мотнул головой, словно стряхивая наваждение, и нервно дернул себя за бороду. Спутники Найла покосились на надсмотрщика с удивлением, недоумевая, что произошло. Затем Морлаг вроде бы освоился.
— Итак, начинаю. Ты, — он повернулся к крайнему слуге, — поведешь вон тех на кроличью ферму. Ты и ты, пойдете на главную площадь чистить улицы.
Глаза надсмотрщика остановились на Найле.
— Ты… — Память, похоже, на секунду его оставила, и Найл не замедлил вклиниться со своей подсказкой. — Пойдешь доложишься жукам-бомбардирам. — Он двинулся дальше вдоль строя. — Ты поведешь этих на чистку канализации…
Найл отвел глаза, чтобы скрыть облегчение.
Через пять минут он шагал по главному проспекту на север, ведя за собой бригаду из двадцати рабов.
День выдался яркий, безоблачный, в северо-восточном ветре ощущалась бодрящая прохлада раннего утра. Привычный к знойному сухому ветру пустыни, Найл млел от удовольствия, чувствуя, как влажный ветер прижимает одежду к коже. Проезд впереди тянулся прямой линией в сторону зеленых холмов на горизонте. Их вид вызывал необычайно возвышенное чувство, словно по ту сторону холмов лежала свобода.
Дома по сторонам дороги большей частью уже рассыпались от ветхости. Некоторые представляли собой выжженные пожаром оболочки, из окон и дверей которых проталкивались наружу деревья и высокая неряшливая трава пурпурного цвета. Сверху колыхались толстые пропыленные тенета, но уже не такие густые и частые, как в центре города. Найл чувствовал на себе пристальное наблюдение невидимых глаз, словно лучи въедливого любопытства скрытно касались тела. Юноша намеренно замкнул ум, не давая сознанию отражать что-либо помимо непосредственного сиюминутного окружения.
Через милю-другую пейзаж сменился, обветшалые небоскребы и многоэтажки уступили место строениям поменьше, многие окружала перепутанная, запущенная зелень. В свое время это, очевидно, был престижный пригород. Паутина вскоре исчезла, расстояние между домами уже не позволяло ей плестись. Здесь Найл смог наконец раскрепоститься, выпустив на свободу мысли и чувства, наполнявшие его существо волнением. Время от времени он совал руку под рубаху и поворачивал медальон, всякий раз при этом испытывая взмыв изумленного восторга и чувствуя, как мозг, взводясь, будто пружина, выпускает затем энергию краткой вспышкой силы. Удивительное откровение: чувствовать, что ум обладает той же силой, что и руки, не просто ухватывать, но и преображать.
Вне сомнения, эта сила идентична той, которой
Показалось вдруг нелепым: как могли люди, прожив на Земле несколько миллионов лет, так и не открыть подлинной ценности использования ума? И как непередаваемо трагично, что некоторые из них — рабы, например, — в буквальном смысле утратили его, как глубоководные рыбы утратили со временем зрение.
Мысль о рабах заставила опомниться и осмотреться. Рабы сбились с ног, смешались, нарушили строй и брели потупив головы; некоторые, отстав, тянулись в метрах аж в тридцати сзади. Найл, собрав волю, послал хлесткий импульс команды. Рабы по соседству качнулись, словно от внезапного порыва ветра; те, что подальше, дернувшись, встали навытяжку. Вид у всех был удивленный и растерянный. Найл попробовал еще раз, чуть мягче. Рабы моментально сплотили ряды и, вскинув головы, принялись маршировать, как заправские солдаты. От такого дружного отклика Найл впал в забавное неистовство и обнаружил, что в тело вливается жизненная энергия. Он опять чувствовал, что все они являются как бы частью одного организма — словно какая-то гигантская сороконожка марширует, вскидывая одновременно десятки ног.
Здания неожиданно кончились. С небольшой возвышенности открылся вид на окаймляющую город сельскую местность, на возделанные ячменные поля и зеленые делянки с овощами. Они прошли возле огорода, где рабы собирали фрукты под надзором служительницы, опять-таки необычайно похожей на Одину. Видя скучливо-томный вид женщины, Найл молодцевато вскинул руку в знак приветствия и рабов заставил сделать то же самое. Та от изумления просто рот раскрыла: Найл понял, что зря так поступил. Надо будет избегать легкомысленных жестов.
Через милю дорога завела в густую рощу, где изумрудно-зеленая листва над головой создавала подобие свода. Найла зрелище так очаровало, что он позволил рабам перейти со строевого шага на легкую прогулочную ходьбу. В одном месте к дороге вплотную подходил небольшой ручей, вода, журча, перекатывалась по мшистым камням-голышам. Рабы уже тут как тут, плещутся в мелкой воде. Дожидаясь, пока они нарезвятся, Найл чувствовал, как ступни и лодыжки сводит холодом.
Вот лесистый участок остался позади, а впереди, у подножия северо-восточных холмов, Найл увидел ряд красных башен, напоминающих покореженные церковные шпили. Он обернулся к ближайшему рабу, долговязому косоглазому парню с заячьей губой.
— Это что?
— Громовик.
— Громовик?
Парень смешливо гыкнул и выкрикнул: «Бум-м!» — разводя руки вверх, как бы изображая взрыв. Остальные тоже заскалились, захихикали: «Бум-м! Бум-м!» — эдак на разные голоса, от низкого ворчания до истеричного визга. Словечко «громовик» рабы, очевидно, использовали меж собой как название города жуков-бомбардиров. Через полчаса навстречу показался высокий лысоголовый человек в желтой тунике и с зеленым козырьком на голове, лицо красное, озабоченное.