Бастион: Ответный удар
Шрифт:
– Неплохо здесь, – Бежан вздохнул и бросил окурок под крыльцо.
– Неплохо, – согласился Туманов. – Но опасно. Спецназ любит шустрить в преддверии зимы. В Кочках на День знаний рота «Медвежьей головы» три селения спалила, напалмом. Поступил сигнал от какой-то гниды из района, что в них стоят партизаны. Шиш. Не было в селах партизан. Каждую головешку перевернули, ни одного не нашли. Акцию списали как учебную.
– Правильно, – Бежан сплюнул сквозь зубы. – Тремя могильниками больше… Звери. Отморозки, б…
– Твои-то братцы не липовые?
– Эти?.. Не-е, моя братва настоящая. Верховодит бандой Петрович. Тимофей
– В театральной студии учили? – хмыкнул Туманов.
– Вроде того. Душой отдыхают. А сами по себе люди серьезные, ерундой не маются… Активных – штыков пятнадцать, с бабами и детками – почитай, за сорок. Табор. Но операции проводят по науке. Две мобильные группы, на «уазиках» – вооружены автоматами, гранатами «Ф-1», «Мухами», портативными рациями – уезжают километров за двести, и айда в глубокий рейд по тылам. Налетают на склады, районные сберкассы, местные отделения НПФ. Одна группа страхует, другая веселится. Домой приезжают – а дома жены, детишки, ждут отцов, как с фронта ждали…
– Дождутся когда-нибудь, – проворчал Туманов. – На вулкане живут. Спалят, на фиг, со всеми детишками.
– Дождутся, – согласно кивнул Бежан. – Сколь веревочка не вейся… Дай бог, не завтра, – он со вздохом глянул на часы.
– Уезжаешь?
– Уезжаю, Павел Игоревич. В Карташево заночую – и на Тюмень. Ты поживи с недельку, я вернусь. Пронюхаю, как дела в престольной – и бегом назад. Нам с тобой надолго разлучаться нельзя. Ты про Кравцова и фармзавод ничего не упустил?
– Да вроде все рассказал, Борис Андреевич, – Туманов задумался. – Со слов Губского – все. Врать ему незачем.
– Ну, ясненько, – Бежан протянул руку, – давай, Павел Игоревич, счастливо тебе оставаться.
– И тебе счастливо, Борис Андреевич. Не гони шибко на дорогах.
– Да уж битый… Ты вот что запомни, так – на пожарный: наш человек в Омске – Трухин Владимир Иванович. ПДМ – путевые мастерские, зам по механизации. Но не рвись туда, это так – на крайний случай.
Звон металла привлек их внимание. Из дома Аннушки Россохиной выходила женщина за тридцать в распахнутом ватнике. Закрыла дверь, быстро прошла калитку и, помахивая ведрами, направилась к колодцу. На двух мужиков, узревших в ней что-то неординарное, предпочла не смотреть.
– Ну ладно, – заторопился вдруг Туманов. – Будь здоров, коллега, свидимся.
Бежан рассмеялся и погрозил пальчиком.
– Смотри, Павел Игоревич, как бы Аннушка масло не пролила. А то хряпнешься, и мало не покажется.
– Тетя Аня, тетя Аня! Это кто? – один из мальцов, копошащихся в грязи, подбежал к женщине, держа на ладошке здоровенного жука.
Женщина сдержанно ответила, потрепала мальца по голове.
Бежан растаял. А Туманов, немного робея, но сохраняя достоинство в походке, отправился через «майдан». Отобрал у женщины ведра, загремел ржавой цепью.
– Вы Анна?
Женщина медленно кивнула. У нее было красивое лицо с выступающими скулами.
– Петрович говорил, у вас половина дома пустует. Не откажете в приюте пилигриму?
Женщина насмешливо взирала, как откуда-то взявшийся кавалер неумело возится с ведрами, переливая из одного в другое. Ей-богу, у нее бы и красивее получилось, и быстрее. Потом оценивающе обозрела его от ботинок до взъерошенной макушки.
– Чем
Познакомились уже в постели… «Неужели она всех проходимцев одаривает этой страстью?» – думал Туманов, тщетно пытаясь уснуть. Поймал здравую мысль: о чем думаешь, юбочник? Смешное ли дело – потерявши дом, работу и личный покой, назавтра приобрел все заново и уже на что-то претендуешь? Не гонишь ли?
А он виноват? Он только и успел донести ведра…
– Пилигрим, – усмехнулась она.
Он поднял голову и посмотрел на нее с расстояния вытянутой руки. Аксинья вылитая, право слово… А он? Пусть и не Гришка, но все же, все же… Как-то незаметно уменьшилось расстояние. Он не удержался. И она не удержалась. Может быть, она не видела в этом деянии ничего необычного? Или сработала система распознавания «свой-чужой», она же интуиция?
Они провели горячие полночи, окончательно выбившие Туманова из сил. Женщина уснула, a он не мог, как ни пытался. Встал, чего-то натянул на себя, бродил рассупоненный по избе, запинаясь о лавки. В сенцах набрел на кадушку с водой – раз такое дело, помылся. Грязную воду слил на улицу. На крыльце покурил, дивясь на ясное небо и горящие звезды. Откуда они? (Ей-богу, были тучи.) Еще раз пришло в голову, что все в мире преходяще, даже неприятности, а за пройденным этапом следует непройденный, и вернулся в кровать. Пылающее тело обернулось вокруг него, задышало в ухо. Каким-то неведомым трансфертом ему передался ее сон. Сжатый горячими руками, Туманов стал проваливаться в яму…
А потом очнулся ни свет ни заря и в предутренней мгле, льющейся через оконца, стал созерцать избу. Ригоризм – чрезмерный. Стол, два стула, в углу остекленный киот, венчаемый скорбящей Богородицей. Под киотом три огарка. Кровать – широкий топчан со скрипом, укрытый шерстяными армейскими одеялами. На потолке лампочка, на стене, вместо картины – автомат Калашникова, модернизированный. В углу старый сундук, обитый витиеватыми коваными стяжками. А в дальней стене темный проем на свободную половину, которая вроде уже и ни к чему. Женщина зашевелилась. Сонная рука поползла по его волосатому бедру.
– С добрым утром, страна, – прошептал он колыбельную наоборот и почесал ее за ухом. Она мурлыкнула. – Это что? – он показал на автомат.
Она одним глазом проследила за его пальцем.
– Это фетиш…
He каждая Маша в российской глубинке знает, что такое фетиш и с чем его едят. Он не стал допытываться, откуда она знает и какое у нее вообще образование. Сместил палец правее, в киот.
– А это?
Она забеспокоилась. Приподнялась, опутав его лицо густой гривой.
– Ты не веруешь?
– Я верую, – малость помявшись, соврал он. – И очень страстно.
– А отчего тогда…
– Ну, не знаю, – он пожалел, что задал вопрос. – Просто вера моя по-другому, наверное, выражается… Извини. Иди ко мне.
Он постарался сделать любовь как надо, по канонам западной киноиндустрии (бытует, кстати, мнение, что жизненность ихнего «эро»-кино несколько преувеличена). Он старательно ушел от особенностей национального секса, заключающихся либо в быстроте, либо в доставлении приятностей лишь себе, любимому. Он никуда не спешил. Его не ждали на работе, не гнали на выполнение спецзаданий, не стояли с ножом у горла. Он мог позволить себе манеры. Ей понравилось.