Бастион

Леонтьев Дмитрий Борисович

На висках Басты потемнели от пота локоны, но глаза сияли такой непримиримой ненавистью, что было ясно: она могла танцевать так еще часами, днями… веками. Танцующая, разъяренная мной, дикая кошка… Слова были ни к чему…

Я остановился, оглядывая сидящих в зале людей. Людей ли?.. Я еще помнил людей былых веков: отважных, гордых, авантюрных. Алчных, трусливых и ленивых хватало во все века и времена, но никогда их не было так много… Всю их жизнь, все мысли, можно было прочитать на их лицах — обрюзгших, самодовольных, жаждущих лишь хлеба и зрелищ. Они беспрерывно пили и жевали, раздевая глазами танцующую Басту. Они были хорошо одеты, и в их карманах

лежало достаточное количество никчемных бумажек, что б чувствовать себя хозяевами жизни. Но они не были даже хозяевами своей судьбы. Каждый из их помог другому стать таким: хитрым, озлобленным, жадным, уважающим лишь закон волков… И сам я слишком долго жил среди них, играя по тем же законам. Мне и раньше было противно оставаться среди них, но сейчас это было выше моих сил.

И прямо из зала я шагнул в урочище Княжьего Лога, к подножью заветного дуба…

Смерть уже ждала мня. Она была красива. Невероятно красива в сиянии своих золотых доспехов. Именно такой ее изображали древние воители, в статуях Афины Паллады, богини мудрости и войны. Она была лучшей воительницей на свете, и шансов на победу в схватке с ней, у меня не было. Но за моей спиной стоял заветный дуб и отступить я просто не мог…

— Значит, не договорились, — сказала Смерть, грустно улыбаясь. — Жаль… Жаль девчонку.

— А меня?

— А ты сам-то испытываешь к себе жалость? Или к той, что томится столетия в дубе, за твоей спиной? Пришла пора исправлять ошибки, мой мальчик… Эта история слишком затянулась…

— Я не могу отдать ее тебе, — сказал я, облачаясь в доспехи. — Просто не могу… Прости.

— Тогда… Ты знаешь, как решаются зашедшие в тупик споры, — в ее руке появилось сверкающее солнечным светом копье. — Неужели ты еще на что-то надеешься?

— Я надеюсь на любой шанс. Я не могу отдать ее тебе. Просто не могу…

— Что ж, тогда начнем…

Я вынул меч из ножен и кивнул:

— Я готов.

Но все закончилось, не успев начаться. Меч в моей руке вдруг стал неподъемным, словно все грехи мира притягивали его к земле, тело налилось свинцовой тяжестью, словно каменея, и время поползло медленно-медленно… Я не успел ни уклониться, ни отбить удар ее копья. Длинное, широкое острие света вонзилось в мою грудь, и, раздирая внутренности нестерпимой болью, прошло насквозь…

Последнее, что я успел заметить, уже падая на землю, как продолжающее свой полет копье ударило в дуб, и, словно молния обожгла его огнем, обжигая ветви, выламывая корни, расщепляя, опрокидывая….

…И это было страшнее смерти…

Поставив хрустальный бокал с багрово — красным вином на журнальный столик, Смерть вытянула ноги поближе к камину и блаженно зажмурилась.

— Век бы так сидела, — призналась она Басте. — Уютная комната, хорошее вино, огонь в камине… Здорово, да?

— И все таки я не понимаю, — сказала Баста.

— Что именно?

— Зачем все это было? Ради мелкого нарушения закона мироздания, который никто даже не заметил? Разве ты, почти всемогущая и мудрая, не могла исправить его своею властью? Стоило тратить столько сил? Пробуждать к жизни меня, отдавать ключи от Дороги Сновидений… Это пари… схватка… В чем смысл?

— Смысл? Да нет никакого смысла…

— Тогда совсем ничего не понимаю…

— Я просто спасала его. Дралась не с ним, а за него. Извини, кошка… Он любил. Он все — таки любил, а значит — не утратил надежду. Значит, у него еще есть шанс. А вот ты так и не смогла ни простить, ни смириться. Ты даже не эгоистка,

девочка. Эгоисты делают так, как им лучше, а ты — как хочется. Разница большая.

— И тем ни мне ты их убила. Обоих.

— Что есть смерть?.. Он никогда бы не отпустил ее по собственной воле, оставляя рядом, мучая и мучаясь. А он мне нравился, этот развлекающийся, страдающий и мечущийся падший ангел. Мне было жаль его. Он и сам понимал, что поступает плохо, но… Самая хитрая и коварная уловка дьявола — убедить всех в том, что бывают грехи не прощаемые, не искупаемые, грехи выше Божественной Любви. А ведь есть только один не искупаемый грех: не прощение. Чем мерил, тем и меряться будешь. Стыд выжигает грех, освобождая место для нового чувства. А в наполненном гневом сердце нет места ни для любви, ни для веры, ни для надежды. Ты не задумывалась над тем, что он сделал в свой последний миг? Он бросил вызов Смерти ради Любви. Разве может любовь чего-то бояться? Жил демоном, а умер как человек… Кстати, ты знаешь, что в конечном счете, я все же сжульничала?

— Я думала, мы уже решили эту проблему.

— Я не о том. Я ведь проиграла это пари.

— В каком смысле?!

— Не притворяйся, кошка. Ты любила его. И твоя ненависть тому подтверждение. За простой обман, даже за подлость, так не ненавидят. Он ни черта ни понимал в женщинах, этот самозваный ангел порока. Он всего лишь соблазнитель. Женщину надо чувствовать, а не понимать. А это — увы! — не мужская способность… Но влюбленный — больше чем мужчина. Больше, чем человек.

— Я не хочу говорить об этом.

— Я и не настаиваю, — легко согласилась Смерть.

— И что же мне делать теперь?

— Делай, что хочешь. Тебе проще. У меня даже этого выбора нет. Я должна делать свою работу. А потому… Мне пора. Наверное, я — самая несчастная женщина на земле. Смерть, не знающая покоя… Бр-р! — она передернула плечами, но тут же заулыбалась: — А может это и хорошо? Выбирать всегда трудно. Что-то принимать, от чего-то отказываться… Каждый раз принимать решение: кому и чему отдать свою свободу… Легче тем, у кого этого выбора нет: рабам и демонам. Бедные люди: как им мучительно больно быть свободными. Особенно тяжело решать, кому и чему отдать эту свободу… Нам проще. Как думаешь, кошка?

И она исчезла. А Баста осталась сидеть, вертя в руках пламенеющий кровавыми отблесками бокал. Она по-кошачьи щурилась на огонь, и в ее глазах стояли… Нет, наверное, все же, это тоже были отблески пылающего в камине огня. Ведь кошки не умеют плакать…

Эпилог

Смерть — не мать, но — женщина, и в ней

Сердце тоже разума сильней;

В темном сердце Смерти есть ростки

Жалости, и гнева, и тоски.

Тем, кого она полюбит крепче,

Кто ужален в душу злой тоскою,

Как она любовно ночью шепчет

О великой радости покоя!

М. Горький. Закашлявшись, он перевернулся на спину и осмотрел в глубокое, лазоревое небо. Налетевший ветер сдул с его лица песчинки, и умчался прочь, перепрыгивая с волны на волну. Некоторое время он лежал, бездумно вслушиваясь в шелест прибоя, а затем память разом вернулась к нему. Он вскочил на ноги и огляделся. Море, и нежная, солнечная зелень, белый песок и ковер из разноцветных кусочков янтаря… Он схватился руками за грудь, куда несколькими минутами ранее вонзилось смертоносное копье, удивленно осмотрел, и даже потрогал загорелую, без единой царапинки кожу, и, наконец, осознав все, счастливо рассмеялся.