Басурмане
Шрифт:
Даша залезла с ногами на сиденье, потягивала кофе из кружки и рассказывала, рассказывала. Она словно думала вслух, и Антоха слушал ее, боялся слово вставить, чтобы не потревожить этот ее монолог:
– Когда пропал папа, мне было 12 лет. А ему 42. Бабушка говорила, что это злой рок: все мужчины в их роду проживают только 40 лет с небольшим. У них даже что-то вроде поговорки было: «Все Кругловы женятся по любви, живут счастливо, но недолго». Черная такая поговорка. Деду тоже было 42 или 43, когда его не стало. Бабушка его очень любила. Она потом прожила одна еще долго, и всё представляла, что он рядом. Всё время говорила: «Вот мы с Сашей то, мы с Сашей это. Вот у нас праздник с Сашей будет». И так во всем.
У Даши был красивый низкий голос, говорила она немного нараспев (это типично для нижней Волги, но у нее получалось как-то особенно). Она продолжала свою историю, и это звучало, как музыка. А может это всегда так? То, что говорит любимая женщина, становится музыкой.
– А мама через три года после папиной гибели решила замуж выйти. Бабушка этого решения не приняла. Бабушка по папиной линии. У них с мамой нормальные отношения были, не так чтобы очень дружные, но без неприязни – точно. Но тут они просто перестали общаться: не ссорились, не ругались, перестали – и всё. Я, наверное, тоже не смогла этого принять. Мама говорила: «Жизнь продолжается. Я хочу жить полной жизнью. Я имею право быть счастливой». Я ее не осуждаю, нет. Но я не была готова к постороннему человеку в доме. Не могла этого принять. Я в то время заканчивала школу, и почти сразу после экзаменов уехала в Москву, поступать в институт. А после вступительных уже не поехала домой, решила остаться в Москве: нашла какую-то работу, и потом всё закрутилось. С мамой мы созваниваемся. Конечно, я интересуюсь, как у нее дела. Но видимся мы редко. У нее своя жизнь, у меня своя.
За окном бежала рыжая степь. Однообразно-ровная, почти одноцветная, иногда ее нарушали зеленые полосы посадок вдоль дороги. Синяя лента Волги тянулась где-то слева. Большую часть времени река была вне поля видимости: дорога проходила очень далеко от берега, и лишь иногда открывался вид на нее. За рулем всегда был Антон. Даша не водила машину, и не очень хотела учиться. Зато с обязанностями второго пилота она справлялась отлично: меняла музыку, кормила и поила водителя. Он даже не успевал попросить о чем-то, она сама чувствовала, когда и что нужно. Заботливо наливала в кружку немного кофе из термоса, сначала держала в руке, ждала, когда остынет, потом протягивала Антону: попей. Он брал ее руку в свою, потом забирал из нее кружку: сложился у них такой маленький ритуал. В машине играла ненавязчивая музыка, но он хотел слушать Дашу. А она вдруг оживилась, и продолжала уже очень увлеченно:
– Бабушка моя была страшная модница! Любила наряжаться, платья сама себе мастерила. А время тогда бедное было: когда война закончилась, ей было лет 15. И вот в эти тяжелые послевоенные годы она умудрялась и наряды себе шить, и прически какие-то невероятные делать. А макияж, Тошка! О, она мне такие истории рассказывала! Например, как брали золу из печки и из нее делали тушь для ресниц. Смешивали с чем-то и наносили. Честно говоря, не представляю как это возможно. А дальше! Кусочком свеклы подкрашивали губы. Тебе, мужчине, не понять. А я, девочка, и смеялась, и плакала, когда это слушала. Это сейчас нам легко и просто: достала нужный тюбик, махнула кисточкой, и готово! А тогда… Вот уж правда: красота требует жертв.
Сама Даша не была склонна к жертвоприношениям ради красоты. Может потому, что от природы была хороша собой? То, к чему другие стремились, ей было дано от рождения. Она принимала это как должное. Не придавала значения. К тому же, как и у всякого художника, у нее было собственное представление о красоте. Она умела видеть ее в самых простых вещах: яркой полосе заката в окне, рыжих осенних листьях в серых лужах, волне, набегающей на берег. Она могла не увидеть ее в
– Бабушка до самой старости за собой следила: волосы всегда укладывала, губы подкрашивала. То брошечку какую-то приколет, то шарфик повяжет – и получается новый образ. Та еще красотка была! – продолжала Даша, и в голосе ее было и восхищение, и необыкновенное тепло. Она рассказывала о человеке, которого очень любила, и это звучало в каждом ее слове.
– И, понимаешь, она ведь делала это не для кого-то. Не для того, чтобы произвести впечатление. Это внутренняя потребность в красоте. Это в крови, наверное, было. С молоком впитано. Про своих родителей бабушка много не рассказывала. А я и не спрашивала почему-то. Я теперь уже понимаю, что это совсем неправильно. И жалею очень. Знаю только, что она была из интеллигентной семьи. По каким-то деталям, что запомнила, я уже позже пыталась восстановить ее историю, но у меня мало что получилось. Я бы назвала это эскизом, и ему очень, очень далеко до полной картины.
Антон слушал Дашу и, казалось, не узнавал ее. Точнее, он теперь узнавал ее с какой-то новой стороны, которая раньше была для него закрыта. Такая Даша, вдумчивая и немного меланхоличная, ему тоже очень нравилась.
– Мы ведь вообще так мало про себя знаем! – продолжала она, – Про родителей что-то, да, про бабушек и дедушек уже меньше. А дальше что? Откуда они? Кто были их родители? А их бабушки и дедушки кто? Они же, по идее, до революции еще родились, в позапрошлом веке даже. А вот ты, Тошка, знаешь что-то про своих предков?
Он задумался, и вдруг понял, что знает – действительно – очень немногое:
– Хмм. Знаю, что дед родился в Москве. Он мне рассказывал про город во время его молодости: каким он был в то время, как менялся. Что вот там-то было то-то, а вот этого и в помине не было. Про свои любимые места рассказывал. Что город в его детстве заканчивался примерно на третьем кольце. Надо будет – и правда – родителей поспрашивать, что они помнят про своих дедов, и про дальних предков, если знают что-то. Но сейчас твоя очередь рассказывать, я и так слишком много говорю. К моей истории мы позже вернемся.
А Даша увлеклась воспоминаниями, что теперь уже с удовольствием сама продолжала:
– Еще бабушка очень любила театр! В кино ходила тоже, про танцы почему-то не рассказывала мне, но думаю без них не обходилось. А вот про театр рассказывала очень много. Она обожала оперу! Ходила на все спектакли по много-много раз. Денег лишних не водилось, поэтому билеты покупала самые дешевые, на верхний ярус, в самом уголке. Рассказывала, что знакомые контролерши могли пропустить без билетов, если понимали, что остаются свободные места. Нужно было прийти заранее, терпеливо ждать, пока запустят всех зрителей, и когда уже все расселись по местам, пускали несколько счастливчиков на пустые места.
После спектакля поклонники оставались ждать любимых исполнителей у служебного входа. И бабушка моя среди них в первых рядах! В оперном театре она и с дедом познакомилась, мужем своим, то есть. Он тоже театрал был, большой любитель оперы. Я деда не знала, он умер до того, как я родилась. Про него бабушка очень много рассказывала.
А еще бабушка мне говорила: «Вот вырастешь, Даша, будешь модной портнихой, уедешь в Москву работать». Тогда еще не знали слово «дизайнер». У нас, в Астрахани, точно не знали. Бабушка сама в Москве не была никогда. А мне с детства про нее говорила, когда только я начала себе первые платья шить. Еще она любила фантазировать: «Будешь там в Большой театр ходить, самые лучшие голоса слушать». А я – представляешь – ни разу до сих пор не сходила! Всё думала: обязательно пойду, надо же бабушкино желание выполнить. Но так и не собралась. Надо будет срочно это исправить. Вот бабушка обрадуется!