Батальоны просят огня (редакция №1)

Бондарев Юрий Васильевич

– Соединяйте! – внушительно приказал он связисту своим низко гудящим баритоном, всегда вызывавшим удивление Шуры.

Он выглядел внешне суховатым, надменным, этот замкнутый младший лейтенант, но в батарее не было более исполнительно-аккуратных людей, чем он. Шура не знала, почему так заторопился Сухоплюев соединить ее, санинструктора, с высшим командным лицом в полку, не знала, о чем думал младший лейтенант. Сухоплюев же в это время думал о том, что очень скоро может совершиться многое, чего тайно желал, чем тайно жил последние часы на плацдарме. Из офицеров батареи

в строю оставались лишь двое: он и старший лейтенант Кондратьев. Если Кондратьева ранит и его немедленно отправят в тыл, то место комбата займет он, Сухоплюев, а это – долгожданная самостоятельность, свобода действий, первая ступенька к ожидаемому счастливому случаю, к честной известности: в этом не было ему до сих пор особого везения. А при полной свободе действий он, младший лейтенант, мог взять на себя все, чего не мог сделать слишком мягкий старший лейтенант Кондратьев, и в этом он был твердо убежден.

– Штаб полка, штаб полка… – скороговоркой вызывал связист, косясь в направлении пехотных траншей, где по-прежнему не утихало движение.

– Вы, кажется, под трибунал захотели? – бесстрастным голосом остановил его Сухоплюев. – Забылись? Где установленные позывные?

– Четвертого, четвертого, – поправился связист и сейчас же передал Шуре трубку – Полковник…

– Товарищ четвертый, – спокойно сказала Шура и замолчала.

Глухой голос недовольно заговорил в трубке:

– Кто? Говорите точнее! Кто на связи?

– Я санинструктор от шестого, – повторила Шура окрепшим, решительным тоном. – Вы приказали весь транспорт отдать… соседям. Мне нужен один транспорт для раненых. Прикажите оставить один транспорт, товарищ четвертый…

– Для чего вы делаете это? – прозвучали раздельные слова за спиной Шуры, и от этих слов холодным сквозняком повеяло на нее.

Она повернулась как бы от физически неприятного прикосновения и в двух шагах увидела старшего лейтенанта Кондратьева, рядом с ним вытянулась, застыв, фигура старшины Цыгичко.

– Что вы делаете? – шепотом сказал Кондратьев, шагнул к ней, и следом, как заведенный, шагнул старшина. – Для чего?..

– Прошу вас, не мешайте мне, – попросила она и медленно сдунула волос со щеки, встретив глазами грустный взгляд Кондратьева.

– Это бестолковый разговор, голубушка. Как вас понять прикажете? Это я вам мешаю? – раздраженно загудел голос полковника. – Ну, уважаемая, время не для кокетливых шуток!

– Я не намерена шутить, товарищ четвертый! – выговорила она, будто падая с высоты. – Я имею право требовать, что положено для раненых. Прикажите оставить один транспорт, товарищ четвертый…

– К телефону шестого, – суховато потребовал Гуляев.

– Вас, товарищ старший лейтенант.

Он встал к Шуре боком и начал торопливо и четко говорить, преодолевая смущение, – одни глаза оставались грустными, – и она, наблюдая его, уже не узнавала в нем того беспомощного человека, которого выдумала себе.

Он говорил:

– Есть. Слушаюсь… Слушаюсь. Никак нет. Немного. Кравчук. Отправлен с соседями. Так точно. Осталось двадцать пять огурцов. Туман большой. Никаких сигналов. Слушаюсь. Будем ждать. Мне ясно…

– Значит,

ждать? – проговорил Сухоплюев.

Кондратьев, подтверждая без слов, кивнул, отдал трубку связисту. Шура, выпрямившись, с вызовом спросила:

– Значит?.. Значит, раненые будут переправляться вплавь?

– Пойдемте! – И не голосом, а выражением глаз он пригласил ее пройти по траншее вперед, и она подчинилась. Цыгичко двинулся следом.

– А я, товарищ старший лейтенант? – забормотал он, забегая в ходе сообщения и напруженно вытягиваясь перед Кондратьевым. – Мне куда ж?

– К орудию.

– А они… Как же? Не знают, что меня вернули, – выговорил старшина, охваченный робостью.

– Я скажу. – Кондратьев полуласково подтолкнул Цыгичко в плечо. – Идите.

Теперь они были одни.

Из-за поворота траншеи доносился сдавленный голос Сухоплюева, с расстановками вызывающего «Волгу», затихали приглушенные туманом шаги Цыгичко. Было одиноко, сыро и жутко стоять вблизи опустевших траншей пехоты, чудилось – вся земля вымерла, задушенная туманом.

– Шура, – заговорил Кондратьев, трогая запотевшую золотую пуговицу на ее шинели. – Неужели вы не поняли? Мы остаемся здесь. Понимаете? Мы уйдем отсюда, когда Бульбанюк и Максимов будут на левом берегу, когда это будет – не знаю… А просить плот, – он усмехнулся, – просить плот, когда мы остаемся, просто неловко.

– Мы остаемся здесь навечно?

– Я не хотел бы, чтобы это случилось, – ответил он. – Все цепляется одно за другое.

Он отпустил ее пуговицу, и в тишине долетел до них из белесой мглы безнадежно бьющий в одну точку голос: «Волга»… «Волга», «Волга»… – и Шура, с ужасом подумав, что свершилось что-то непоправимое с «Волгой», Борисом, с ней самой, с Кондратьевым, прислонилась к стене траншеи, страстно выговорила:

– Не верю, не могу. Ни во что плохое не верю! Все будет хорошо! Все будет хо-о… – И, прижав подбородок к груди, заплакала в бессилии и отчаянии, как если бы виновата была в чьей-то гибели.

– Шурочка, милая… Зачем вы? – растерянно зашептал Кондратьев. – Прошу вас, Шурочка, милая…

– Нервы, – ответила она, подымая лицо с сухо блестевшими глазами. – Я не знала, что у меня нервы.

Все случилось в сумерки. Целый день холодный, сырой воздух очищался от тумана: то, расправляя синие дымы в низинах, выглядывало солнце, и тогда веселели мокрые кусты на берегу; то небо до самого горизонта затягивало пепельной гарью низко клубящихся туч, приносивших влажный запах ноябрьского дождя – и мрачно и плоско отражалось небо в неуютном осеннем Днепре.

Целый день над плацдармом не было немецких самолетов, даже в те часы, когда прояснялись небесные дали. Раз они внезапно появились в стороне – их насчитали двадцать четыре; «юнкерсы» прошли мимо плацдарма, развернулись далеко над лесами и полчаса крутились и ныряли там – вздрагивала земля.

Люди глядели туда, сидя около орудий, – никто не думал о батальоне Бульбанюка, который еще жив, ибо мертвых не бомбят.

Тогда же Кондратьев позвонил полковнику Гуляеву, сообщил ему об этой первой весточке о батальоне.