Батый
Шрифт:
Послы поняли, что все это делается с умышленной целью их оскорбить, что им дают те части, которые уделяются низшим слугам, женщинам, очищающим внутренности, и мальчишкам, которые подкладывают катыши кизяка под котел. Ни один из русских не протянул руки к блюду, все спокойно наблюдали за обедом. Некоторые шутки, которые отпускались на их счет, были поняты послами.
Князь Глеб ел из одного блюда с двумя ханами. Он повернулся к послам:
– Что же вы, гости дорогие, мало едите? Хозяин обидится.
Князь Пронский ответил:
– Мы помним половецкую пословицу: «Иди на пир, поевши
Наконец все обедавшие покончили с мясом и стали вытирать вымазанные в сале руки о цветные ширинки, [137] о полы шуб, а то и о голенище правого сапога. Слуги принесли серебряные подносы, где стояли разной величины и формы золотые кубки и чаши с хмельными напитками: кумысом и хорзой, кто что пожелает.
137
Ширинка – полотенце.
Все взяли в руки чаши. Русским послам также принесли чаши, полные хмельной хорзы.
Тогда баурши встал на колени перед Бату-ханом и произнес благодарственную молитву:
«Тебе, неодолимому доблестному хану, за гостеприимное угощение да пошлет небо благословение на голову твою!
Преобразившись в счастливую птицу, да посетит наш покровитель бог Сульдэ этот золотой шатер, где мы сидим.
Пусть хозяйки этого шатра двенадцать раз будут плодоносны и их глаза озарятся радостью, увидев, что у них родился сын, а не дочь.
Да не отступит никогда от тебя богатство! Данное тебе небом счастье да не будет никем растоптано!
Да окружают твой шатер тысячи верблюдов, у которых задние горбы свешиваются от сала, и громко ржущие друг перед другом стройные жеребцы, и жеребята, и стада овец и баранов, и жирные коровы и быки, у которых на ходу хрустят казанки.
А если кто умыслит злое против тебя, пусть у того лошадь умрет в походе, и жена умрет, не увидев возвращения мужа, и пусть кибитка завистника разломится с треском, и спицы юрты сломаются и воткнутся твоему врагу в спину!..»
Все стали пить. Русские тоже поднесли чаши к губам. Но тут один из ханов воскликнул:
– Пусть погибнут урусуты, как саранча под ногой верблюда!
Другие ханы поддержали:
– Да разлетятся урусуты, как воробьи перед кречетом, как шакалы перед борзой-волкодавом!
Послы опустили чаши и поставили их перед собой.
Бату-хан увидел, что русские не пьют, и стал издеваться над ними:
– Зачем вы приехали одни? Вы бы привезли с собой своих жен.
Князь Глеб, вторя общему смеху, сказал:
– Вот князю Феодору особенно следовало бы привезти свою молодую жену Евпраксию. Она заморская царевна и славится красотой, как звезда на небе.
Сильно охмелевший Бату-хан сказал Феодору:
– Скачи скорей домой и привези нам молодую жену. Она бы нам и попела, и поплясала, и красотой своей усладила нас.
Князь Феодор ответил спокойно:
– Так поступать недостойно! Если ты нас в войне одолеешь, тогда завладеешь всем, что у нас есть.
Жены Бату-хана,
– Этот урусут храбрый и благородный муж.
Князь Ижеславльский шепнул князю Феодору:
– Нам здесь больше делать нечего.
– Я тоже это замечаю.
Князь Феодор встал. Бату-хан, прищурив глаза, смотрел на него.
– Ты прости меня, светлейший хан, но мы должны ехать домой…
– Зачем вам ехать? Угощайтесь кумысом!
– Мы бы рады быть друзьями с тобой и заключить нерушимый союз доброго соседства. Однако у нас говорят: «Насильно мил не будешь». Быть твоими верными друзьями мы можем, но сделаться твоими рабами-колодниками – этого не будет никогда! Если ты пойдешь на нас войной, то спор решат наши мечи.
Феодор и все послы поклонились Бату-хану до земли, сняв колпаки. Феодор выпрямился, тряхнул кудрями, пристально взглянул на похвалившую его юную жену Бату-хана, набеленную, с подведенными сурьмой глазами, закутанную в парчовые блестящие одежды. Он надвинул на брови соболий колпак и, прямой, смелый и гордый, вышел из шатра.
Бату-хан шепнул несколько слов Субудай-багатуру. Тот, сильно кряхтя, поднялся и, пятясь, проковылял к выходу.
Бату-хан, вцепившись в ручку трона, сидел неподвижно. Все замерли, прислушиваясь и ничего не понимая. Послышался конский топот… Всадники пронеслись мимо шатра.
Отчаянные крики… Сдавленные, хрипящие стоны. Звон и стук мечей…
Бату-хан сидел по-прежнему неподвижно. Никто не решался шевельнуться и встать с места.
Вернулся Субудай-багатур. Его глаз сверкал, лицо покрылось каплями пота. Он задыхался.
– Ну что? – спросил Бату-хан.
– Все перебиты!.. Остался в живых один старик слуга. Отняв татарский меч, он бился над телом своего господина, коназа Феодора, и до сих пор стоит над ним с мечом в руке. Я приказал его не трогать. Твой дед, Священный Воитель, не раз говорил: «Нужно возвеличить верного слугу, даже если господин его был твоим врагом»…
– Я хочу его видеть. Коназ Галиб, приведи его!
Князь Глеб Владимирович поднялся и, разминая ноги, пятясь по-монгольски, вышел из шатра. Он вернулся с высоким седым стариком. Два монгольских воина держали старика за локти. Лицо его было рассечено, кровь стекала по белой бороде.
– Кто ты? – спросил Бату-хан.
– Я пестун и слуга князя Феодора Юрьевича.
– Как звать тебя?
– Апоница.
– Хочешь служить у меня? Ты будешь в почете!..
– Прикажи меня зарубить, а служить у тебя не стану.
Младшая жена Бату-хана, Юлдуз, сказала дрожащим, слабым голосом:
– Джихангир, отпусти его!
Бату-хан покачал одобрительно головой и сказал:
– Ты человек верный. Я тебя прощаю. Я дам тебе коня. Разрешаю ехать обратно. Расскажи коназу рязанскому, что его сын за дерзкую грубость перед царем вселенной казнен. Субудай-багатур, приставь к этому урусуту четырех надежных нукеров. Прикажи, чтобы они его в пути не убили, а довезли невредимым до первого урусутского сторожевого поста.