Баязет. Том 2. Исторические миниатюры
Шрифт:
– А кто же теперь командует? – полюбопытствовал Исмаил-хан (имея, очевидно, себя на примете).
– Пока что я, – снебрежничал Клюгенау. – Вы, любезный хан, слишком старательно разворотили мои баррикады. И позвольте мне заняться их вторичным созиданием…
Хан Нахичеванский слез с лошади, надолго приник ухом к пыльной земле, потом с явным недоумением сказал:
– Воля аллаха! Они побежали, и скоро в нашей семье будет два генерала…
Баязет был окружен сверкающим поясом, – крепость медленно наполнялась пороховыми газами, которые не успевали выдувать
– Я не могу оперировать, – сказал он. – Пылища, дым, шум… Пусть турки отбегут подальше. Все трясется…
Карабанов участия в стрельбе не принимал – он вышел на фас цитадели и, присев на краю крыши, остолбенело наблюдал за избиением врага. Коричневые камни постепенно делались красными от крови, по брустверам кровь ползла, сворачиваясь в пыли тяжелыми густыми струями…
– Здравствуй, лодырь, – подошел к нему веселый Ватнин. – А ты чего не стреляешь? Набивай руку, пригодится.
– Без меня хватает, – огрызнулся поручик.
Стрельба медленно утихала – турки, которые повезучее и полегче на ногу, успели убежать далеко. Ватнин присел на раскаленную крышу рядом с Карабановым.
– Про тебя, Елисеич, тут разно толкуют, – сказал он. – Говорят, что ты сегодня как бы… тово! Пиф-паф хотел себе сделать. – И есаул, приставив палец к виску, выразительно щелкнул языком. – Не знаю, правда сие или врут люди?
– Может, и правда! – согласился Карабанов.
Ватнин помолчал и вдруг зашептал ему на ухо:
– Слышь-ка, что я скажу тебе… Пацевича-то нашего помогли убрать от греха.
– Как это? – не понял Карабанов.
– Да так. Я-то здесь был, никуды не отлучался, так все видел… Первая пуля его в плечо вдарила. А вторая-то уже в спину жалила. Изнутри крепости, стало быть… Вот я и смекаю – не ты ли это, Елисеич?
Карабанов, дернувшись, встал:
– Иди ты к черту, есаул! Наверное, сам его шлепнул, а теперь «комедь ломаешь»…
Ватнин смутился.
– Оно, конешно, – сказал он. – Вы все благородные. Рази же от вас правду узнаешь?..
Карабанов ушел. В крепости, еще недавно погруженной в мрачное отчаяние, теперь царило какое-то бурное веселье.
С высоты фасов дружно выли казаки:
Ты, Расея, ты, Расея,Мать расейская земля,У меня, да у казака,Курчавые волоса…Из казематов неслась строевая:
Мундир черный надевать,На ученье выезжать,Нам ученье не мученье,Между прочим – тяжело…Тем временем, пока гарнизон распевал песни, а офицеры приняли на себя очередные заботы по обороне, Исмаил-хан Нахичевансний тихонько пробрался в кабинет Пацевича и прочно засел на продырявленном стуле начальника гарнизона. Это узурпаторское решение поселилось в голове Исмаил-хана как-то сразу – почти одним судорожным сокращением его скудных мозговых извилин. Просто хан, после разговора с Клюгенау,
Отыскав полковые печати, подполковник спрятал их у себя. Начальника определяло его первое распоряжение, и за этим дело у хана тоже не стало, – первое распоряжение тут же состоялось: было велено поймать и повесить Хаджи-Джамал-бека, которого подполковник имел основание опасаться, но лазутчика в крепости уже не оказалось. Далее, взломав печати на денежном ящике, Исмаил-хан денег в нем, к великому своему прискорбию, не обнаружил, но зато выгреб оттуда на стол около полусотни новеньких георгиевских крестов для солдат. Пацевич, по всему видать, был не охотником до поощрений и держал эти кресты у себя втуне…
Взволнованный, юнкер Евдокимов прибежал к Штоквицу, у которого собрались офицеры, и сообщил еще с порога:
– Господа, вы посмотрите, что делает Исмаил-хан!
– А что?
– Он раздает кресты. Полюбуйтесь, господа, – юноша показал зажатый в кулаке крестик, – я тоже получил.
Карабанов нервно рассмеялся. За ним громыхнул Ватнин, и только один Штоквиц остался серьезен.
– Прощайте, священные минуты Баязета, – торжественно изрек барон Клюгенау. – Сегодня последний день твоей бескорыстной защиты!
Штоквиц двинул кулаком по столу:
– Что за черт! Какие кресты? И почему именно Исмаил-хан раздает их по гарнизону?
Юнкер аккуратно положил свою награду на стол перед комендантом.
– Ну как же вы не понимаете, – ответил он. – Нахичеванский хан дорвался до власти, и теперь…
– Что-о? – разинул рот Штоквиц. – До какой это власти?
Евдокимов пожал плечами:
– Но вы же не станете отрицать, господин комендант, что по своему званию Исмаил-хан следует за выбывшим из строя полковником Пацевичем.
Штоквиц скрипнул зубами от ненависти:
– Ах, вот оно что! Основания законные… От одного только что избавились, а тут второй… Что вы хохочете, Клюгенау?
Прапорщик не скрывал своего смеха:
– Не обязан же я плакать, господин комендант, если нахожусь в балагане. Правда, за вход в этот балаган некоторые расплачиваются своей кровью. Однако смешное всегда остается смешным…
Ватнин брякнул об пол шашкой, ладонью снизу вверх взъерошил бороду.
– Охо-хо! – вздохнул он. – Противу звания не попрешь: он, как мы ни крутись, а все же подполковник…
И капитан Штоквиц, как следует подумав, сказал:
– Господа, мы здесь люди все свои, я буду говорить откровенно! Надо что-то изобрести такое, чтобы освободить гарнизон от полководческого гения Исмаил-хана.
– Но печати-то уже в его руках, – хмыкнул Карабанов.
– Печать – не честь. Ее можно дать хану подержать, а потом отобрать, – ответил Штоквиц, и тут ему доложили, что Сивицкий закончил оперировать Пацевича…
Сивицкий велел Китаевскому снять с оперированных очагов турникеты и проследить, когда у полковника начнется рвота. Глядя на бледное лицо Пацевича с прилипшими ко лбу прядями волос, капитан задумчиво вытирал окровавленные руки сухим полотенцем – воды не было. Обтерев потом ладони спиртом, он вдруг сказал: