Баязет
Шрифт:
– Ни черта не получится, – буркнул Штоквиц, зевая, – мы уже пробовали копать. Тут сплошная каменная подушка.
Майор Потресов вступился за персов.
– Вы не знаете, – сказал он, – какие чудеса творят эти персюки. Они славятся по всему Востоку и могут высечь воду из голого камня даже в пустыне!
– Хорошо. Барон Клюгенау, переведите персам, что, если они добудут воду, русское командование озолотит их.
Клюгенау выступил вперед:
– Сколько обещать им золотых? Тысячу?
– Две…Только бы вода!
Ворочая
– Мэн туман микунэм кэ ду хезар кафист… Джидден бэшума мигуэм. Мэра мифехми?.. [21]
Персы, однако, вежливо пояснили в ответ, что возьмут за свои труды столько, сколько берут со всех заказчиков: за струю воды в русский гривенник – возьмут триста абазов, за струю воды толщиною в динар – пятьсот абазов.
– Они благородны, – сказал Карабанов. – Макинский шах, у которого я гостил на прошлом месяце, уважает Россию, и это заметно по скромности его подданных.
21
Вы получите две тысячи золотых… Совершенно точное обещание. Вы меня поняли? (Перс.)
Персы в эту же ночь приступили к работе. Секретов же своего мастерства они раскрывать не желали, и Штоквиц велел раскинуть над зарубом будущего колодца полковой шатер. Инструмент для рытья колодца был принесен мастерами с собой, и скоро из-под шатра послышался лязг заступов, тихое журчание какого-то сверла.
Это был радостный шум работы, обнадеживающий каждого, и жить в крепости стало сразу веселее. Однако заглядывать в шатер не позволялось, и часовой, поставленный для охраны мастеров, отпугивал любопытных:
– Назад! Чего глядеть – скоро пить будешь…
Казаки все-таки не выдержали. Мы не знаем, насколько справедлив был этот слух, будто Ватнин обещал отдать свою дочку с богатым приданым любому смельчаку, который бы смог пустить воду по трубам в крепость. Но жребий в первой казачьей сотне был брошен, и один из казаков (имя его нам неизвестно) действительно ушел вечером из цитадели. Весть об этой отчаянной попытке облетела закоулки Баязета, и на пыльном дворе, вокруг громадной чаши фонтанного бассейна, собрались в ожидании солдаты и казаки.
Дениска Ожогин откровенно завидовал.
– Мне в карты, – говорил он, – да на жеребьевку николи не везет. А – жаль! Дочка-то у сотника уж такая, братцы, виднущая краля. Раз приезжала в станицу – так видел я. По улице пройдет, только и слышно: шур-шур-шур! Ватнин ее в шелка да бархаты разукрашивает. Весьма аккуратненькая барышня!..
Сотни воспаленных глаз смотрели сейчас на ржавую воронку крана – люди ждали воды с нетерпением, словно чуда.
Штоквиц растолкал людей, вышел на середину:
– Что за толкучка? Разойдись… – Выслушав, в чем дело, капитан выругался: – Лапти
Где-то на окраине города раздался вопль часовых, рвануло тишину плотным залпом, а в кране вдруг зашипело, забулькало, погнало из труб душный зловонный воздух.
– Сотник! – заорал Дениска на Ватнина. – Считай себя дедушкой. Я, чур, в крестные батьки записываюсь!..
Ватнин, мрачный и неподвижный, исподлобья посматривал поверх мохнатых голов. И вот из крана ударила ржавая струя; потянулись к ней манерки солдат и котелки казаков; вода упругими толчками забила из воронки.
– Ай-я-яй! – волновался, оттертый в конец толпы, старый гренадер Хренов. – Держи ее, милые, не пущай мимо…
Вода шла около двух минут, насытив жажду лишь немногих. Потом она кончилась, и вместе с водою кончилась на окраине города пальба и суматоха.
Все стало ясно. Дениска облизнул губы, сказал Ватнину:
– Теперича я пойду. Можно?
– Пущай в девках засыхает, – ответил Ватнин, – а погибать попусту, ради лихости только, никому не дозволю. Расходись по местам, братцы!..
Потресов, узнав об этом случае, спросил Клюгенау:
– Не знаете, барон, молодой он был?
– Не знаю. Наверное, не старый…
Пленные турки, под присмотром канониров, уже тащили из подвала старинный екатерининский «единорог». Пушку положили пока на землю, и она лежала, толстая, как свина чушка. Кирюха Постный, заикаясь, выпалил:
– До-до-домой надо!
– Всем надо, – ответил Потресов.
– Пу-пу-пу…
– Пугаешь? – спросил Потресов.
Кое-как Кирюха Постный объяснил свой замысел: втащить орудие на второй этаж и выставить его из окна, чтобы прямой наводкой отбивать огонь турецких батарей. А на место, свободное после орудия, водрузить этот «единорог». – Он то-то-то…
– Тотлебен ты, – похвалил его майор. – Ну и башка у тебя!
– …Толстый! – выпалил Кирюха. – Его и не разорвет, может?
Такая мысль – противопоставить турецким батареям хотя бы одно орудие лицом к лицу – давно уже возникала в голове Потресова, но осуществить это казалось невозможным: мешали нагромождения дворцовых пристроек и минареты мечети.
– А что! – задумался Потресов. – Пройдемте, барон.
Они поднялись наверх. Прикладом винтовки Клюгенау выбил раму окна, попрыгал ногами по полу.
– Фаик-паша, – сказал он, – просто обязан наградить вашего Кирюху орденом «Меджидийе». Только вот не уверен, выдержит ли пол орудие на откате?
Два офицера стояли рядом – близко один к другому, почти нос к носу: пухлый коротышка Клюгенау и худущий, словно переломленный пополам, майор Потресов.
– Выдержит?
– Не уверен. Откат ведь, кроме веса…
– А если нет, тогда…
– Гроб тогда, Николай Сергеевич.
– А такой чудный пейзаж!
– Ваша правда: жаль уходить отсюда.