Байки служивых людей
Шрифт:
Выясняя все это, мы незаметно переместились в небольшой уличный кабачок, где с радостью приняли предложение Сани выпить пива. Предложение это было омрачено лишь одним: она спросила, какое пиво — темное или светлое — мы предпочитаем пить в это время суток. Поскольку до этого момента мы не знали, что пиво бывает не только «Жигулевским», а еще и темным или светлым — мы замялись. Тогда Саня заказала нам и того и другого.
В ответ мы рассказали ей о нашем житье-бытье, возможно, допустив несколько непатриотичных пассажей.
Через час, изрядно повеселевшие,
В автобусе, везущем нас на стадион, Толик громко рассказывал невероятную историю нашего знакомства и доказывал, что это самое настоящее «яблоко в пустыне». А я тем временем тихо расспрашивал трубача Красулькина (единственного среди нас автолюбителя) о таинственных признаках свечей для «Москвича», столь недоступных для автоцентров именитых марок.
Наше выступление было триумфальным. Недавний путч в России вызвал у французов взрыв интереса к России вообще и к нам в частности. Зрители встречали каждый наш номер громом оваций. А уж исполнение песни «Ка дэ Русселль» в русской транскрипции вызвало просто рев и тайфун эмоций. К тому же, как оказалось, Чуча на репетиции охрип, поэтому исполнение было и впрямь безупречным.
Оркестр закидали цветами, Леша был зацелован до полусмерти, а Першинину вручили четыре ящика пива в подарок от возбужденной публики. Кстати, куда делось это пиво, никто не знает до сих пор.
Мы были счастливы. Во многом наш успех был неожиданным для нас самих, поскольку, когда представилась возможность сравнить наши инструменты и форму с тем, чем обеспечивались зарубежные коллеги, — мы сильно погрустнели. Впрочем, уровень исполнения русских оркестров всегда был намного выше, поэтому грустили мы в основном представляя, каким недосягаемым он был бы, имея мы все это великолепие...
Счастливые и уставшие, мы, подремывая, вернулись в отель. Небольшое приключение, случившееся с нами по дороге, — Чуча вдруг обратил внимание на одну из тысяч проституток и заорал дурным голосом, перебудив всех и заставив водителя остановиться и достать на всякий случай аптечку, — не могло изменить нашего умиротворенного состояния.
У стойки портье случилось небольшое столпотворение, все разбирали ключи, когда раздался голос:
— Мсье Брошин! Мсье Барковски! — естественно, с ударением на последний слог.
Мы с Толиком протолкнулись к стойке, и портье торжественно вручил нам огромную коробку, перевязанную лентой, под которую была засунута открытка. Коллектив возбужденно загалдел: читайте, читайте!
— «Друзья! — громко прочел я, пытаясь унять нехорошие предчуствия. — Вот вам скромный гостинец от Франции. Без нитратов, без КГБ и от чистого сердца! Саня».
Толик дрожащими руками открыл коробку. В мертвой тишине прозвучал голос Палыча:
— Вот
Толик обнял коробку и молча понес ее к лифту — так бережно, словно молодой папаша новорожденного. Я пошел за ним. Тишина за спиной давила, поэтому я с облегчением услышал голос старшины Першинина:
— Вот вам и «яблоко в пустыне»... а я предупреждал...
В номере мы с Толиком принялись рассматривать, что же прислала наша новая подруга, сразу откладывая на тумбочку то, что мы, по крайней мере, могли опознать.
Сначала туда лег здоровенный сверток тонко нарезанной колбасы. И было в нем, по подсчетам скрупулезного Толика, сорок шесть сортов. Среди которых, сами понимаете, не было ни «Докторской», ни «Диетической».
К колбасе вскоре присоединились деревянные коробочки с сырами — их было штук десять, и от их названий шла кругом голова: «Камамбер», «Рокфор», «Флодессю»...
Рядом встали бутылки, запечатанные как «шампанское»*, несколько французских булок и шоколадок.
* Впоследствии это «шампанское» принесло Толику неприятности: он подарил его тестю, выдав за самое дорогое шампанское — будучи выставлено на стол во время юбилея, оно оказалось темным пивом, и тесть обиделся. Но кто же знал, что фольгой запечатывают еще и пиво?
Ну а дальше перед нами встали сплошные вопросы. Перед нами лежало несколько круглых штуковин, покрытых странным зеленоватым пушком. Мы вертели их и так и сяк, пытаясь определить природу их происхождения. Толик предложил не мудрствовать и поинтересоваться у портье, что это за хреновина. Вооружившись разговорником, мы отправились к нему.
Портье мирно жарил яичницу в подсобном помещении. Пока Толик тыкал ему в лицо неопознанный предмет, я тщательно выговаривал написанную в разговорнике фразу.
— Que ce tel? Что это такое?
— Киви, — мирно сказал он, ставя ударение на последнее «и».
Мы переглянулись.
— Что еще за «киви»?! — спросил Толик.
В моей голове что-то забрезжило:
— Знаешь чего, — неуверенно сказал я. — Помню со школы: в Австралии водится такая птица — «киви». Может, это ее яйца?
— Такие волосатые? — засомневался Толик.
Я нашел в разговорнике нужное слово и, ткнув в яичницу, спросил.
— Les oeufs? Яйца?
Портье словно подкосило. Он зашелся в диком хохоте, потом схватил у Толика киви и разрезал его на две половинки. Потом сунул нам по чайной ложке и знаками показал, как их есть.
Мы долго смаковали новый вкус, потом горячо поблагодарили портье, вытирающего слезы и тихо бормочущего: «Sur, russe!», и отправились к себе.
— Ничего особенного! — сказал Толик. — Помесь огурца с апельсином.
Но через пять минут мы вновь были у портье. Толик протянул ему, уже всхлипывающему, еще один круглый предмет.
— Нектарин! — простонал араб.
Уж не знаю как, но он сумел объяснить нам, что это помесь персика со сливой, специально сделанная, чтобы избавиться от аллергенной кожуры.