Баймер
Шрифт:
Машина вылетела на недолгий простор, но дальше дорога проще, сузилась, по сторонам пошли тициановские деревья: старые, толстые, в наростах и наплывах, с перекрученными ревматизмом ветвями, глубокими дуплами.
Я слышал, как рядом тихонько ахнуло. Далеко впереди дорога ныряет под старинный мост из красного кирпича. Как все старое, он только тем древним людям казался огромным и страшным, а на самом деле под ним не всякий трейлер проедет. Если два кое-как еще и разминутся, то двухэтажный лондонский автобус уж точно застрянет. Но все-таки мост по-своему красив: с обеих сторон круглые башенки, словно из сказочного фильма, в башнях бойницы, то есть узкие длинные окна без стекол…
–
– Велика Москва, – согласился я. – Всю жизнь можно ходить по Третьяковкам и Манежам, а сюда и не добраться…
Машина мягко подкатила к обочине и вошла в эту неподвижную картину. Я выскочил, обогнул Серебряночку и открыл дверцу. Вероника поколебалась, но все-таки начала выбираться на простор, как выбирается бабочка из серого кокона, а я обалдело смотрел, как медленно и грациозно появляется ее длинная узкая ступня в туфле на тонком каблуке, изящная лодыжка, бесподобно отрендеренная голень, восхитительное колено…
Через мост двигалась парочка немолодых людей, впереди бежал веселый лохматый щенок. Все трое посмотрели в нашу сторону, щенок завилял купированным хвостиком. Вероника невольно засмеялась:
– Нет, какая прелесть, в самом деле!
Я взял ее за руку. Вероника не противилась, я сумел сделать жест чисто дружеским, хотя ее пальцы дрогнули, а мои начали накаляться, как железо в кузнечном горне.
Дорожка повела в знаменитое Царицыно, очень знаменитое, есть даже куча альбомов и справочников, но для меня это место, где прорабы начали спешно строить каменные дома, но потом их перебросили на другие, более современные постройки. Теперь здесь высятся эти каменные коробки в два-три этажа, зияют пустыми проемами окон, где, похоже, никогда не было оконных рам. Но кирпичи уложены тщательно. В старину, как принято говорить с уважением, делали на века. Но это принято другими, а я не из тех, кто принимает расхожие мнения, как попугай. На фиг делать на века то, что давно бы пора сломать да построить что-то поновее, покруче?
На крыше этих недоделанных дворцов видны башенки. Толстые, массивные, приземистые, как Кабанихи из Островского. Я долго всматривался, но так и не понял, на фиг они слеплены. По крайней мере, с ноутбуком туда не влезть.
Самое нелепое – прямо посреди зеленого поля массивный каменный мост, с толстыми кирпичными стенами вместо перил, не всякий каратека прошибет головой, а по этим странным перилам идут два ряда нелепейших украшений: не то каменные свечи в три человеческих роста, по красному кирпичу белые наплывы воска или краски, не то… вообще черт-те что.
Я таращил глаза, искал признаки реки, озера или хотя бы лужи, но предположил, что здесь строили орки. Они у меня в Warcraft’е иногда строят верфь и могучие боевые корабли в крохотной луже, где нельзя сдвинуться… Эти орки моим оркам дадут сто очков вперед, мои все-таки строят при каком-то наличии воды… Хотя нет, подойдя ближе, я увидел большой овраг и в его глубине тоненькую ниточку ручейка. Наверное, когда-то он был могучей рекой.
Я повертел головой, вдруг да фрегат узрю, а глазные яблоки сами повернулись в сторону Вероники. Всплескивая белыми тонкими руками, идет вдоль стены. Личико раскраснелось, глаза горят восторгом. Я уже не видел эти руины, по фигу эти груды кирпичей. И не важно, сколько им лет: сто или тысяча. Да хоть десять тысяч. Ну хоть убей меня, не нахожу в них ничего величественного, замечательного, вдохновляющего. Камни есть камни. Даже сохранившиеся фрески и барельефы… Ну и что? Сейчас пэтэушник из ремеслухи сделает такие же в два счета.
Ах, я должен восхищаться стариной? Но почему,
Экран четырнадцать с хвостиком, дэвэдэ, что значит – смотрю фильмы на экране, в то время как люди каменного века смотрят все еще на допотопных видаках… были такие неуклюжие приспособления, в самом деле были, чесс слово! А встроенный модем V.0, что обеспечивает мгновенный доступ в Сеть, а значит – во все библиотеки мира, мгновенный доступ ко всем фильмам, энциклопедиям, справочникам, газетам… которые, кстати, еще не вышли, ко всем телепередачам мира?
И вот, имея это чудо, восседая за рулем авто, где комп следит за дорогой, выбирает маршрут покороче, слушает радиопредупреждения о пробках и сам намечает дорогу в обход, я должен смотреть как баран на эти каменюки и говорить глубокомысленно: о, да, это да, совсем да-да, как это да, как это волнительно и приобщательно.
– Да, – сказал я вслух, – как это волнительно… и приобщательно!
Она обернулась, в глазах счастливый блеск, рот до ушей. Вместо юной строгой леди – раскованный и очень искренний ребенок.
– Ты находишь?
– Да, – ответил я с запинкой, потому что на слово «находишь» сразу промелькнуло с полдюжины анекдотов и расхожих острот. – Нахожу… Даже очень.
Глаза мои жадно пожирали ее всю, нежную и трепетную, чуткую, какой может быть только девушка конца двадцатого века, даже двадцать первого. Те грубые века, которыми она любуется, не в состоянии создать такой совершенный продукт… но она этого не понимает, вернее, ей некогда понять под этой лавиной информации. Лавина, она не простая лавина, это коварная лавина: мнения отобраны, подготовлены, аргументированы, только выбери те, которые тебе подходят, и пользуйся. Как собственными мнениями, так и аргументами для их отстаивания.
Так большинство и делает, увы. Но мне этот набор маловат. Узок. Я не хочу что-то сказать про этих людей, они руководствуются, может быть, самыми лучшими намерениями, но эти мнения отбирали для пользования и аргументирования люди того, прошлого века. Хорошие люди, но все-таки… И Пушкин хороший человек, но ему не понравился бы этот мир, где ему откажут в праве иметь… в буквальном смысле иметь крепостных крестьян, где он не сможет таскать в постель по праву помещика крепостных девок! Так почему я должен ориентироваться, к примеру, на мнение этого дикого Пушкина?
– Этот мир должен быть уничтожен, – сказал я вслух. – Это тупиковый мир.
Она обернулась, живая, раскрасневшаяся. Глаза за розовыми стеклами очков блестели живо, счастливо. Брови взлетели вверх.
– Почему? – спросила она с изумлением.
– Адвокатов слишком, – сказал я первое, что пришло в голову.
– Адвокатов? А при чем здесь адвокаты?
– Адвокаты, – начал я выкарабкиваться, – первый признак гангрены. Гангрена начинается, когда исчезает верность… Не важно – верность родине, любимой женщине или фирме. Верность – это основа основ. Нет верности – приходит раздолье адвокатам. Подумать только, каждый шаг обставляем договорами, пунктами о неустойке и процентами упущенной выгоды! Уже не видим позора в договорах между супругами, родителями и детьми, родственниками, не говоря уже о соседях или… Договор – это не просто недоверие, это прямое оскорбление человеческого достоинства, чести, мужества, верности, доблести, благородства! Мир адвокатов – это прямое признание, что все мы сволочи и доверять нам нельзя. Что все мы только и ждем, чтобы предать, обмануть, урвать… Нет, я не хочу жить в этом мире!