Беатриче кота Брамбиллы (сборник)
Шрифт:
Она. придвинулась ко мне, вздрагивая.
Бывают такие положения, когда не знаешь, что делать, как вести себя, чтобы не казаться смешным. То же почувствовал я теперь, когда она нагнулась ко мне, точно ища у меня защиты. Я почувствовал, что продолжать сидеть истуканом глупо, что надо что-то сделать.
Я выпрямился и, схватив ее маленькую голову в свои руки, поцеловал куда-то между глаз. Она не вырывалась. Она уцепилась за мой воротник и ответила мне долгим, всасывающим поцелуем.
Я обязан сказать все — вы должны позволить мне это.
Ее поцелуй совсем мне не был
Ее маленькие пальцы все сильнее сдавливали мое горло, а губы не отрывались от моих.
— Ну, что ты, что ты? пусти же, — задыхаясь и не своим голосом прошептал я.
— Страшно? — спросила она, не отрывая рта.
— Да нет же… но пусти!..
Я толкнул ее, потому что чувствовал, что захлебываюсь.
— Что за шутки, я мог задохнуться.
Она опять откинулась в противоположный угол и ответила оттуда совершенно спокойно:
— Да я не шутила, уверяю вас. Но молчите…
Я вспылил:
— Почему? Что с тобой? Зачем этот тон?
Она ответила все так же спокойно и холодно:
— Молчите же!
«Ну, это глупо, в конце концов, — подумал я, запахиваясь в свою шинель. — Черт меня дернул связаться с ней. Психопатка и ничего больше». Но мне было обидно и я изводился от бессильной злобы.
Я решил сейчас же, довезя ее до дома, вернуться обратно. «Буду молчать, холодно распрощаюсь и больше нога моя не будет у тебя», — соображал я.
Так в молчании мы доехали до ее дома. Возок остановился, замелькал сквозь запотевшие стекла желтый огонь фонарей; заскрипел снег у дверцы, — кто-то отворил ее, морозный пар обволок лицо и раздался простуженный голос:
— Пожалуйте…
Путаясь в полах шинели, я вышел на двор и остановился в ожидании Лины Федоровны.
— Честь имею кланяться, — прикладывая руку к козырьку, произнес я. — Вы разрешите мне воспользоваться вашими лошадьми?..
— Что вы? Что вы? Никогда — вас не пущу, — запротестовала она, ухватив меня за пустой рукав шинели. — C’est Dieu sait quoi [20] ! Лошади устали, им нужно отдохнуть…
20
Это Бог знает что! (фр.).
— Тогда я пойду пешком…
Она взглянула на меня и совсем по-детски прыснула со смеху.
Я сам понял, что сказал глупость.
— Он ребенок… право, ребенок… нет, нет… Бросьте эти глупости. Не заставляйте меня мерзнуть на морозе. Скорее сюда…
Она вошла на крыльцо, потом в сени, незаметно увлекая меня за собою.
— Все благополучно? — спросила она у горничной, снимавшей с нее теплые ботики.
— Так точно. Братец ваш уже спать изволят…
— Ну, еще бы! Это мы только такие полуночники! Вот что, Настя. Приготовьте сейчас же барину постель в кабинете.
Я покорно дал себя раздеть, понимая, что возражать напрасно.
— Чай вам подать в столовой или отнести в кабинет? — совсем просто спросила она меня, когда мы прошли с нею в полутемную гостиную.
— О, мне, право, ничего не хочется, —
Она не дала мне договорить начатой фразы, внезапно прижавшись ко мне и целуя в губы.
— Милый, глупый, милый…
Я до того растерялся, что опомнился только тогда, когда около себя увидал вместо Лины Федоровны горничную с зажженной свечой в руке.
— Пожалуйте вот сюда, барин, — еле открывая слипшиеся от сна глаза и двигаясь, как лунатик, проговорила она.
Я лежал на широком ковровом диване, под сырыми, пахнущими мылом простынями, натянув еще сверх их и одеяла свою шинель, дрожал от нервного возбуждения, неодолимого сна, налегающего мне на лоб, и таращил глаза на мигающее пламя свечи, Бог знает, чего ожидая и боясь заснуть. Обстановка комнаты, разговор мой с Линой Федоровной, качка в возке и бал — все как-то странно перемешалось, прошедшая действительность представлялась каким-то запутанным рассуждением, а разговоры принимали живые образы. Я помню только одно, что я упорно ждал кого-то, но уже не Лину Федоровну, и сквозь сон боялся все, что потухнет свечка.
Наконец, уплывая куда-то со своими мыслями, сложивши математическими выкладками из незнакомых мне людей и еще многим чем-то непонятным, я почувствовал, что кто-то дотронулся до меня и ласкает мою щеку мягкой, нежной рукой. Я вздрогнул, открыл, как мне показалось, громадные глаза и спросил:
— Это ты?
Мне почудился ответ. Он был чуть слышен. Тогда я совсем проснулся и приподнялся на локте.
Большой рыжий кот, изгибая длину, терся о мою щеку и мурлыкал.
Собственно, ничего страшного не было, но холодная дрожь пробежала у меня по телу.
Я схватил зверя за шиворот и швырнул его далеко от себя.
Свеча догорела, остался один фитиль, плавающий в почерневшей бумаге. Я задул огонь и быстро закрыл глаза. Мне показалось, что два блестящих кошачьих глаза смотрели на меня и что эти глаза принадлежали Лине Федоровне.
Проснулся я поздно, с головной болью, и сразу же вспомнил все происшедшее вчера. Это совсем испортило мое настроение. Главное, мне было стыдно, нестерпимо стыдно чего-то. Я быстро оделся и вышел в столовую. На столе стоял один прибор, и ни живой души вокруг. Я уже хотел пройти дальше, когда на пороге показалась горничная и передала, что барышня мне кланяется, извиняясь, что не может видеть меня, и что лошади уже ждут у крыльца.
Не глядя в глаза горничной и не выпив чаю, я накинул шинель и сел в поданные сани.
День был солнечный, но на душе у меня было мрачно и я бессознательно втягивал голову в поднятый воротник, точно прячась от самого себя.
Всю следующую неделю я старался не думать о вас и Лине Федоровне. Странно, я точно винил вас во всем случившемся и дулся, как мышь на крупу. Наконец, на девятый день, я решил воспользоваться вашим приглашением.
За тот короткий промежуток времени, в который мне удалось побыть с вами, я достаточно хорошо пригляделся к вам и вашим вкусам. Я сразу понял, что нужно говорить и как поступать, чтобы возбудить в вас сочувствие.