Беатриса в Венеции. Ее величество королева

— Итак, в деле значит, все же замешана женщина!

Гастон, граф де Жоаез, удивленный голосом, раздавшимся в его комнате, отбросил красную розу на одеяло и с ярким румянцем

— Как, Вильтар, ты в Венеции?

— Да, это я, только что приехал, но разве ты не рад видеть меня, Гастон, мой дорогой Гастон, мой милый мальчик?

Оба друга горячо обнялись после долгой разлуки; они предлагали друг другу вопросы, на которые не успевали отвечать, а в это время приезжий успел скинуть свой плащ и осмотреть невзрачную комнату, в которой жил Гастон уже три месяца со дня своего приезда в Венецию.

— Генерал в Граце, — рассказывал Вильтар, — твои письма очень заинтересовали его, но они недостаточно знакомили нас с подробностями дела, гусарам, как видно, здесь нечего было делать, и поэтому я очутился в твоем гнездышке, где, по-видимому, цветут красные розы. Ха-ха, нет, молчи, не возражай мне: я и без тебя знаю, что каждый лепесток ее, может быть, имеет свою историю, что каждый шип ее причинил тебе, может быть, страдание. Чем был бы Жозеф Вильтар без женщин? Простым писцом, рабочей клячей у какого-нибудь нотариуса. Нет, видит Бог, я люблю женщин. Мы не можем ни в чем обойтись без них. Ты поступил очень умно, и я доложу об этом генералу.

— Лучше ничего не говори ему об этом, — довольно резко перебил его Гастон. — Эта женщина не станет помогать нам. Ну, а теперь довольно об этом, ты, вероятно, устал, проголодался и хочешь пить. Надо будет поднять нашего старого хозяина и испробовать его кипрское вино. А за едой ты можешь мне сообщить не торопясь все последние новости. Подумай только о том, что в продолжение целого месяца я видел только официальных гонцов, мне надоела эта тяжкая ссылка.

Вильтар уже до этого заметил усталый и недовольный вид своего приятеля; по свойственной ему проницательности он не верил в то, что усталость вызвана тайной миссией, возложенной на графа в Венеции, а также не верил тому, чтобы какая-нибудь сердечная неудача могла вызвать хоть единый вздох у такого опытного и закоренелого гусара. Графа, по-видимому, мучило что-нибудь более серьезное, и Вильтар дал себе слово немедленно же узнать, в чем дело.

— Да, конечно, — продолжал он вслух, — я верю, что человек может соскучиться даже и в таком мраморном городе, как Венеция. Я вполне понимаю тебя, Гастон. Но почему ты поселился в этой дыре? Неужели в Венеции нет более приличной гостиницы? Поступил ли ты так из расчетливости, или из мудрости? Мне говорили...

Гастон приложил палец к губам. Перед ними вдруг неожиданно явился хозяин гостиницы «Белого Льва» — Жан Моро. Француз с ног до головы, но уже говоривший с заметным венецианским акцентом, Жан Моро славился своей скупостью; про него говорили, что он готов продать родную мать. Согнувшись в три погибели, потирая руки, он стоял с отвисшей губой и крючковатым носом, похожим на клюв попугая, и распространялся о том, как ему приятно видеть своего соотечественника.

— Ваше сиятельство, — говорил он, — я узнал по вашим шагам, кто вы: только гусар...

— Хорошо сказано, мосье Жан, но так как я не гусар...

— Простите, ваше сиятельство, если бы вы дали мне досказать свою мысль, я бы сказал, что только гусар или драгун может обладать подобной походкой. Я знаю, что эти шаги могли принадлежать только другу графа, и этого вполне достаточно для меня. Теперь в Венеции настали странные времена, господа, очень странные, особенно для моих соотечественников, но здесь вы можете быть спокойны, как

— В таком случае завтра утром я был бы уже мертв. Вы — плохой оратор, Жан Моро, если ваше вино не лучше...

— Мое вино, ваше сиятельство, будет говорить само за себя. Его священство назвало его вином галилейским, если и этого недостаточно, то...

— Хорошо, хорошо, мосье Моро, так подайте нам вина его священства, и побольше. А затем приготовьте мне голавля или каплуна и подайте один из ваших золотистых сыров с маленькой флягой живительной влаги. Разве я не артист в составлении меню, мосье Моро?

Хозяин пожал плечами и с видом глубокого сожаления заметил, что артист налицо, но нет материала для исполнения его планов.

— Ваше сиятельство, — сказал он, — хотя бы вы и привезли целый мешок дукатов из Брешиа в Маестре, вы не найдете ни одного каплуна, который мог бы вознаградить ваши труды. У моих соотечественников много добродетелей, но умеренность чужда им. Они съели все, чуть ли не листья с деревьев. Ах, моя бедная Венеция.'

— Как ваша бедная Венеция, Моро?

— Да, ваше сиятельство, моя чудная родина превратила эту несравненную страну в убежище дьяволов. Я говорю вам это в лицо и готов повторить то же самое генералу Бонапарту, если бы я имел счастье находиться в его присутствии.

— Это счастье скоро выпадет вам на долю, Моро, могу вас уверить в этом. И пусть все в этом доме знают — я видел, входя по лестнице, что несколько человек там внизу играли в экарте, — пусть все они знают, что в скором времени Наполеон потребует у них отчета в том, как они обходились с моим другом графом и со мной, бедным путешественником, который имеет честь быть слегка знакомым с генералом. Поняли вы меня, мой друг? Ну, так отправляйтесь теперь и помните, что осторожность прежде всего, затем еще раз и еще раз осторожность во всем, или, призываю в свидетели Небо, этот дом запылает первый, когда господин мой и повелитель явится в Венецию.

Жозеф Вильтар прекрасно знал цену угрозе и знал, где следует применить ее. Опытный во всякого рода интригах, он умел быть галантным с женщинами, ласков, убедителен и даже смирен с мужчинами, но малейшее сопротивление или простая случайность могли заставить его выказать и другие стороны своего характера. Старый Моро молча проглотил угрозу, но глаза его на минуту сверкнули, и первым долгом, очутившись на кухне, он созвал своих слуг и послал одного из них к начальнику своего квартала с извещением, что в Венецию прибыл один из эмиссаров Бонапарта из Граца и в настоящую минуту обедает у него в доме.

— А вы остальные, — крикнул он собравшимся слугам, — отправляйтесь сейчас на крышу дома и подслушайте их разговор, не упустите ни одного слова. Он ведь прислан сюда самим Бонапартом, как он говорит. Если вы дорожите своими ушами, ребята, пустите их в ход. Но осторожность прежде всего, а затем еще и еще раз будьте осторожнее. Он грозил мне, Моро, своему соотечественнику. Я заставлю его понять, с кем он имеет дело!

Совершенно не думая о неприятности, которую он причинил толстяку Моро, и очень заинтересованный рассказами Гастона, Жозеф Вильтар тем временем уселся на стул у окна и старался узнать от графа все новости дня, касающиеся его лично, а также и положение дел в городе. Трудно было найти более разительный контраст, чем тот, который представляли оба эти человека: один из них находился в периоде ранней юности, другой уже достиг полного расцвета своей жизни, один из них казался вполне салонным кавалером, другой представлял собою тип боевого солдата. В разговоре они также резко отличались друг от друга: первый говорил быстро и охотно, не заботясь о выражениях и о том впечатлении, которое производили его слова, второй только изредка открывал рот и взвешивал каждое свое слово.