Беатриса в Венеции
Шрифт:
— Дорогая моя, — проговорил он, обращаясь к леди Беатрисе, — никто лучше вас не знает этого человека: вы говорите, что он умен и проницателен и является послом самого генерала Бонапарта; но в таком случае ведь мы, и без того довольно пострадавшие от требований этого французского авантюриста, отлично понимаем, зачем явился сюда этот человек. Неужели же мы должны и на этот раз покорно исполнить все требования, которые нам будут предъявлены этим Вильтаром? Если совет послушает меня, он быстро покончит с этим господином. Я бы на месте совета в несколько часов изгнал этого Вильтара и всех остальных французов из пределов нашего города: они ведь только приносят нам несчастье, но вы сами знаете, как у нас делаются дела. Начнутся сейчас дебаты, споры, все столы будут немедленно завалены
Он говорил горячо, как истый фанатик, и Беатриса смотрела на него с сожалением, так как много правды было в его словах, несмотря на то, что они смотрели на дело с разных, вернее, даже противоположных сторон: он думал, что спасение Венеции заключается в открытой войне с Францией, она же твердо верила в то, что только дружба с ней может спасти ее родной город.
— Если Вильтар и будет устранен, то на его место придет кто-нибудь другой, — заметила она с грустью. — Запишите это золотыми буквами и прочтите в сенате, Лоренцо. Пять лет тому назад вам представлялся прекрасный случай обеспечить благосостояние нашего города, но вы отвергли его, а еще раз он уже не представится. Я вам повторяю каждый день одно и то же: если найдется во всей Венеции хоть один способный человек, она будет спасена. Скажите мне: что вы делаете, чтобы спасти ее, где ваша мудрость? Вы открыто восстаете против Бонапарта, не имея никаких способов защиты против него; вы обращаетесь к небу с мольбой увидеть наши страдания и пишете памфлеты, чтобы отомстить за них; вы хотите оттянуть развязку, не думая о том, что слезы женщин уже орошают нашу страну, и на небе видно зарево от наших горящих домов. Пять лет тому назад мы могли бы добиться всего. Этот человек предлагал вам выгодный и почетный союз, но вы отвергли его с бранью и не сдержали ни в чем ваших обещаний. Вам не нужно было союзников, Венеция должна была быть до конца самостоятельна. А теперь, когда уже поздно, когда все потеряно, вы отвечаете Бонапарту тем, что убиваете посланных им сюда людей. Я преклоняюсь перед вашей мудростью, милорд. Как благородная компания убийц, вы не имеете себе равных во всей Европе.
Милорду очень не понравился тот оборот, который принял их разговор. Он быстро встал с места и стал ходить взад и вперед по комнате, останавливаясь изредка у серебряного подсвечника, в котором горело пять восковых свечей, несмотря на то, что было светло и вся комната была залита ярким солнечным светом. Лоренцо с нежностью гладил свечи, как мать ласкает любимое дитя.
— Я ничего не знаю про убийства, про которые вы говорите, — заметил он строго. — Если народ недоволен своеволием этого корсиканца и расправляется с его посланниками, при чем же я тут? Мне говорили, что умер Шатоден, и мне это очень жаль: было бы гораздо лучше, если бы на его месте был Жоаез...
— Вы говорите, что...
— Я говорю, что если бы это был Жоаез, на моем подсвечнике горело бы сегодня одной свечой меньше.
Эта мысль показалась Лоренцо такой отрадной, что он еще раз с любовью погладил свечу и слегка подул на нее, но так, чтобы не погасить ее, и затем продолжал:
— Во всяком случае Жоаез должен умереть, это дело решенное. Он слишком деятелен, не так ли, маркиза?
— Вы хотите сказать, милорд, что он слишком заботлив в деле охранения жизни своих соотечественников?
— Если хотите, да, я говорю только, что он слишком опасный враг, и поэтому он должен быть устранен.
— Устранен из Венеции, Лоренцо?
— Да, из Венеции, дитя мое.
— Говорят, этот путь бывает иногда очень долог, Лоренцо?
— Да, но он никогда не бывает утомителен. Графу, впрочем, не приходится никого обвинять, кроме самого себя. Месяц тому назад наш светлейший принц звал его к себе и предупредил, что все французские пришельцы должны покинуть Венецию. Вместо ответа он вызвал сюда этого Вильтара. Они размещают своих, сторонников в наших дворцах, как будто это их
— Говорят, что корсиканец плохо понимает преподаваемые ему уроки, Лоренцо.
— Ничего, мы научим его быть восприимчивее. Когда он наконец поймет, что дружбу Венеции можно купить только ценою...
— Ценою, продиктованною вами, Лоренцо?
— Может быть, но во всяком случае я поступлю только согласно решению совета. Я сегодня же хочу набросать на этой бумаге план моего окончательного решения. Через десять дней ни одного француза не должно быть в Венеции. Вы должны мне в этом помочь, маркиза, мы должны превзойти сами себя, мы должны пустить в ход просьбы, угрозы, иронию, ум. Французы должны уйти, Жоаез должен умереть.
— Умереть, милорд?
— Это только сорвалось так с языка, нет, он только должен убраться отсюда, если же нет...
— Что тогда?
— Тогда я загашу одну из этих свечей.
Беатриса, все время не сводившая глаз с лица Лоренцо, не выдала себя ни единым словом, ни единым движением, но усилия эти стоили ей большого труда, и голос ее звучал довольно резко, когда она сказала:
— Вы знаете графа, милорд?
— Я встречался с ним в палаццо Гримани.
— Мне говорили, что он человек недюжинный и что Бонапарт очень любит его. Слышали ли вы об этом?
— Да, слышал кое-что, но самому мне не пришлось в этом убедиться на деле.
— Да, конечно, тем более, что вы ведь особенно и не интересовались им.
— Он меня интересует настолько, что, когда я встречусь с ним в вашем доме...
— Как в моем доме, Лоренцо?
— Так, я встречусь с ним у вас через неделю, согласитесь со мной и устройте мне это. Если иностранцы куда-либо идут без всякого подозрения в Венеции, так это только в ваш дом, маркиза. Вы его не знаете, но вам стоит только поманить его пальцем, чтобы он очутился у вас в доме. Постарайтесь сегодня же познакомиться с ним: в этом вам никто не будет препятствовать, так как я предупрежу о чем надо инквизиторов. Я сегодня же представлю им свои требования и прибегну к чувствам патриотов. Но справедливость требует того, чтобы Гастон получил хоть одно предостережение, я позабочусь и об этом. Пусть он покинет Венецию добровольно, пока еще есть время.
— Как вы благородны, Лоренцо, какое сострадательное сердце бьется в вашей груди! Я не удивляюсь тому, что народ любит вас, и все это вы делаете для моей бедной дорогой родины!
Милорд поднял глаза к небу с видом мученика и еще раз подтвердил ей, что он делает все, что может, для блага Венеции и ее сынов (эту фразу он не раз уже говорил громко на площадях и с трибун). Уверенный, что он совершенно завоевал себе опять сердце маркизы, он снова взял перо в руки и приготовился писать.
— Надо приступить к делу, — сказал он: — сегодня я должен прочесть это в сенате.
— И вы так уверены в моей помощи?
— Я нисколько не сомневался в ней.
— Вы собираетесь сказать народу, что спасение в том, чтобы ни одного француза не осталось в Венеции?
— Я считаю это необходимым. Мы должны дать понять Бонапарту, что терпение наше истощилось.
— И мы пригрозим ему в случае чего сахарными пушками от Флориана? Храбрая нация! Итак, я готова, пишите, Лоренцо!
Лоренцо хорошо знал страсть леди Беатрисы иронизировать, он терпеливо выслушал все и терпеливо ждал, пока она стояла, отвернувшись к окну, и задумчиво смотрела на темные каналы и суетливые гондолы, скользившие по ним. Потом она обернулась к нему и стала диктовать ему то, что он хотел написать. Красноречивее ее никого не было во всей Италии: слова лились с ее языка свободною, плавною речью, логической непрерывной нитью. Лоренцо с восторгом думал о том, какое впечатление произведет он в сенате, прочитав эту речь. Сколько ума, сколько пыла, сколько глубокого пафоса заключалось в ней! Он уже заранее торжествовал победу и представлял себе впечатление своих слов. Через полчаса леди Беатриса, сказав все, что хотела, замолкла, Лоренцо же вскочил с места и, бросившись к ней, с жаром поцеловал обе ее руки.