Бедная миллионерша
Шрифт:
Все это супруги обсуждали с таким удовольствием и смаком, что у Тани засосало и заурчало в желудке.
Это было неудивительно. Таня сегодня еще ничего не ела, если не считать ложечки овсяного киселя, которую она проглотила на голодный желудок, чтобы он не урчал у нотариуса.
Но все прошло гладко. Нотариус выразил свое удовольствие и пожал ей руку.
– Теперь вы богатая женщина. Я знал состояние дел вашего уважаемого супруга. И поверьте, тех денег, которые вы унаследовали от него, вам с лихвой хватит на несколько жизней.
Тане
– Тише, тише! – кинулся к ней нотариус, думая, что она нуждается в утешении.
Таня и впрямь нуждалась в утешении, но только совсем не в таком, о котором думал милейший Лев Соломонович. Он-то был уверен, что она до сих пор скорбит по своему рано ушедшему супругу, а дело было совсем не в том. В прежней своей нищей жизни Таня столько раз мечтала о том, что когда-нибудь услышит в свой адрес эти слова: «Вы – богатая женщина»!
И вот сейчас она их слышала, но она ничего не чувствовала! Ни триумфа, ни удовольствия, вообще ничего. В душе была лишь одна звенящая и какая-то ледяная пустота.
Тане было все равно, есть эти деньги, нету их, какая разница? Ну да, теперь она может устроить безумный шопинг, может полететь в любой уголок мира, может просто целыми днями валяться на кровати, обжираться самым лучшим шоколадом и есть свою любимую осетрину целыми рыбинами, может… может… много чего она теперь может.
Но беда была в том, что ей ничего этого больше не хотелось!
И Таня разрыдалась так громко и безудержно, что Льву Соломоновичу пришлось вызвать свою помощницу, которая была ровесницей Тани и которая искренне не понимала ее слез.
– Чего ты ревешь, Танюшка? – уже совсем по-свойски обратилась она к ней. – У тебя денег теперь до хренища. Старый хрыч оставил все одной тебе. Не каким-то там благотворительным фондам, которыми он тебя все время пугал, не своим дальним родственникам, которых у него и не было, не детям, которые, похоже, тоже были только у него в голове, а одной тебе! Все его счета теперь твои! Живи, кути, гуляй, как тебе хочется!
Таня лишь помотала головой. Сунула приятельнице пять тысяч, пусть хоть она порадуется, и ушла.
Никто не понимал, какое опустошение она чувствует внутри себя. Вот раньше, когда денег и возможности не было, хотелось. А теперь, когда возможность такая появилась или вот-вот появится, все желание, весь интерес куда-то пропали! И до того Тане от всего этого стало скучно и тошно, что хоть руки на себя накладывай.
От петли ее спас трезвый взгляд на вещи. Ну, надо же хоть взглянуть, сколько у нее теперь денег. Да и глупо же умирать, когда все так отлично складывается, все вокруг так говорят.
– Раз деньги теперь мои, нужно их тратить, – вздохнула Таня и направилась в первый по счету банк, который был в ее списке.
Потом она пошла в следующий, затем еще в один. И по мере того, как перед ней открывалась картина, настроение у Тани стремительно менялось. Теперь ей снова очень хотелось транжирить
– С этим надо что-то делать, – прошептала Таня. – Да, надо что-то делать! Но что мне делать?
И тут ей вспомнилось, как вчера вечером, накануне ее похода к нотариусу, к ней приехали подруги – Ирка с Марусей.
Подруги с явным удовольствием умяли купленную специально для них банку черной икры, запили все французским шампанским и вынесли вердикт:
– Тебе просто нужно сменить обстановку.
– У тебя депрессия.
– Еще бы! Сколько времени этот старый козел ее морально уничтожал.
– Выгнать без всего на улицу угрожал.
– Если бы он не подох так вовремя, ты бы не просто одна, но еще и без денег осталась. Так что теперь пляши и пой, на твоей улице праздник!
Возможно, подруги были правы. И Таня просто устала за эти долгие годы, которые теперь казались ей вечностью.
Характер у ее покойного мужа был далеко не сахар. Да и появившиеся с возрастом болячки давали о себе знать, делая мужа еще более раздражительным. Он был старше Тани ровно в три раза.
Когда они познакомились, ей было пятнадцать, ему сорок пять. Потом ей исполнилось двадцать, двадцать один, двадцать два, двадцать три, она расцветала, хорошела, лучилась молодостью и здоровьем. А муж… муж не молодел, он увядал. Какая-то дрянь точила его изнутри. Хотя ни одно из обследований не показало какой-то серьезной проблемы.
Врачи уверяли, что главное для него – соблюдать диету.
– Следите за ним! – твердили они Тане. – Никакие лекарства не помогут, если он будет питаться по-прежнему. Станет пихать в себя все, на что упадет его глаз.
И Таня пыталась что-то сделать. Но муж не желал ни ее, ни докторов слушать. И всякий раз, когда Таня робко советовала вместо устриц заказать на завтрак простую манную кашу, он орал на нее после этого так, что ей хватало до самого обеда. У нее тряслись руки и дрожали ноги. На обед Таня упоминала, что легкий овощной супчик был бы предпочтительней тяжелого мясного да еще с трюфелями. И снова слышала в свой адрес проклятия, которые не переводились у мужа до самого ужина. За ужином она молчала, потому что тут уж говорить что-либо было невозможно, супруг начинал ужин с бутылки вина, потом появлялось виски или другой крепкий напиток, который муж усердно закусывал хамоном или ветчиной, которую он просто обожал.
Ветчину он пихал в себя огромными ломтями, ехидно подмигивая при этом жене и приговаривая:
– Не каждому нынче такое лакомство доступно! М-м-м… Объедение!
Эту фразу он произносил неизменно всякий раз, когда приступал к ветчине. Это у него был своего рода ритуал. И Тане даже иногда казалось, что муж назло пихает в себя эту ветчину, чтобы кто-то другой вдруг бы это увидел и позавидовал ему.
Но кто? Таня терялась в догадках. Жили они уединенно, ужинали вдвоем. Не перед ней же он выделывался?